В восемнадцать лет Констанс считалась одной из самых блистательных наследниц в той Англии, которая в своих торговых делах еще не перерезала сама себе глотку, подобно поросенку из стихотворения Кольриджа. Живы были даже некоторые прекрасные традиции, которые вопреки судьбе не погибли окончательно в волнах низменного страха, ненависти и обмана. В то время еще можно было как-то оправдать высокомерие английских высших классов. Правда, Констанс не была настоящей аристократкой – семья ее занималась торговлей. Однако пэрство, хотя и пожалованное только в девятнадцатом веке, уже успело облагородить три поколения. К тому же у семьи было много денег, которые всегда возбуждают уважение. Бойкие репортеры называли Лэчдэйлов «чертовски достойными людьми», а отделы светской хроники приобретали и печатали их фотографии. Вероятно, всесильные демоны, которые ведают роскошью и тщеславием суетного Лондона, разделяли этот счастливый предрассудок. Когда мать Констанс умерла, лорд Лэчдэйл женился на красавице, одержимой невероятным честолюбием. И если ей не под силу оказалось опрокинуть вековые семейные устои, зато она могла устраивать встречи между каким-нибудь писателем-революционером, премьер-министром и архиепископом, словно развлекающаяся королева. Так и росла Констанс среди светского великолепия, рядом с великими мира сего, чье духовное ничтожество, впрочем, не укрылось от ее проницательного ума.
Констанс обожала своего отца. Все Лэчдэйлы отличались некоторой вульгарностью, которая сходила за оригинальность на бледном фоне общепринятых хороших манер. Эта вульгарность лишь оттеняла их привлекательную внешность, природное здоровье и благоприобретенное высокомерие, их благородные чудачества и блестящие успехи. Она причиняла страдания мачехе, но очаровывала Констанс – то был зов крови. Ей нравилось пренебрежение отца к чувствам других людей, его почти наивная уверенность, что все должны уступать ему дорогу; но больше всего ей нравилось то, что ради нее он всегда готов был сделать исключение из своих правил. В девятнадцатом веке его прадед всю свою энергию и настойчивость тратил на управление огромным делом. А сам он, унаследовав эти качества, употреблял их на то, чтобы всегда поставить на своем. Эта его черта наряду с деньгами оказалась самым значительным из того, что досталось от него Констанс в наследство. Если бы не врожденная наивность, ее удивление по поводу того, что люди могут жертвовать своими интересами ради других, могло бы показаться забавным – до того оно было неподдельно. Эгоизм ее вызывал отвращение, так как у нее недоставало ни ловкости, ни величия, чтобы его скрыть. Про Констанс никто бы не подумал, что она вторая королева Елизавета, – увы, она скорее походила на какого-нибудь мошенника с Бауэри.
