Ральф перевернулся на живот, через простреленное отверстие вгляделся в темноту. Она казалась бархатной и вместе с легким прохладным ветром, казалось, вливалась в нагретый костром и дыханием людей шалаш.
«…А если не попадусь?» — «Тогда передай от меня привет своей матери…»
«Не делай так: ты становишься, совсем как он».
— «Я похож на С'каро?» — «Когда смеешься вот так… издеваешься…»
«До встречи… Михаэль. И постарайся подольше не попадаться…»
От дуновения вдруг встрепенувшегося ветра мелко-мелко затрепетали рваные края отверстия: поврежденные выстрелом и теперь беспомощно болтавшиеся, словно на ниточках, хвоинки отзывались на малейшее движение воздуха.
Ральф глубоко вздохнул. Итак, именно Карлосу, который, оказывается, продолжал за ним следить, он обязан тем, что пистолет пробил дыру всего лишь в стене шалаша, а не в его собственной груди.
И С'каро-Карлос — его отец…
Теперь, когда Ральф уже в этом уверился, сразу возникло множество вопросов. Почему глава Серебряного Круга его отпустил: действительно развлекался или пытался помочь? Почему не дал выстрелить сейчас?
Что он спасал: жизнь собственного сына или жизнь разведчика из «Sunrise», который был ему еще нужен? А знает ли он вообще, что Ральф — его сын: ведь это вполне могло оставаться для него тайной.
Вопросы, которых становилось отнюдь не меньше по мере того, как разведчик пересматривал в памяти события последних дней, упорно не давали заснуть, терзая своей неразрешенностью. О завтрашнем — нет, теперь уже о сегодняшнем — дне некогда было даже подумать.
Наконец Ральф дошел до того, что ему стало все равно; навалившаяся усталость словно отодвинула казавшиеся еще недавно такими важными проблемы, и они вдруг представились совсем маленькими, незначительными. Он был жив, был в безопасности, и где-то очень далеко, за тысячи миль его ждала та, которая — Михаэль больше в этом не сомневался — его любила.
* * *
— Значит, уже поздно, — задумчиво произнесла Анна, глядя на игравших невдалеке лошадей.
— Поздно? — не поняла Амалия.
— Он с тобой прощался. — Анна как ни в чем не бывало покусывала травинку.
Это спокойствие и эти травинки — сколько их было оборвано, обкусано и выброшено за то время, пока Амалия рассказывала! В общем, эти травинки начинали уже ее порядком раздражать…
— И вы так спокойно это говорите?
— Спокойно? — Анна повернулась. — Спокойна я буду, только когда увижу кого-нибудь из них в гробу. Вот тогда я смогу, наконец, наплакаться вдоволь, а потом спокойно ходить на его могилу.
