Ни огня, ни дыма, ни шума. Гончарни Коста-Дульсе теперь бездействуют: воды нет, засуха.
Водитель выключил мотор и спрыгнул на землю. Толстячок сполз с грузовика, как гусеница с ветки. Кристобаль Хара буркнул ему что-то похожее на приказ, а мне жестами дал понять, что теперь нужно идти пешком.
— Дальше не поедем? — указав на машину, спросил я упавшим голосом. Меня пугала жара.
— Это ж река Кааньябе, — объяснил толстячок. — Не проехать.
Мой проводник пошел вперед. Я взял с сиденья снятый в пути ремень с револьвером. Толстячок пристально глядел на меня, не скрывая любопытства. Надев ремень, я спросил:
— Вы не идете?
— Нет, я остаюсь. Посторожу немного… — Он замялся, как будто пожалел о своей привычке болтать лишнее, которая взяла верх и на этот раз.
— А что тут сторожить?
— Э… грузовик, — бухнул он первое, что пришло на ум.
Я догнал проводника. Это мне удалось не без труда. Растрескавшаяся глинистая земля, покрытая слоем высохшей на солнце селитры, и острая, как бритва, ломкая трава под пологом густой пыли говорили о том, что в этом обычно сыром месте сейчас совсем нет воды.
Наши тени, постепенно уменьшаясь, ползли следом и скоро исчезли под босыми ногами проводника и моими собственными, обутыми в армейские башмаки.
2
Говорил он мало и неохотно, к испанскому языку прибегал редко. Отвечал односложно, не поворачивая головы, сосредоточенно глядя перед собой. На ярком свету щурились его глаза — две узкие щелки, два симметричных рубца поблескивали на лице.
От моего проводника я узнал только, как его зовут и некоторые подробности этой странной истории с полуразрушенным бомбами вагоном, который, как мне говорили в деревне, чудом катился по полям.
Пока мы ехали по тряской дороге на принадлежавшем гончарням грузовике, я пытался развязать язык водителю, нарушить его упорное молчание. Дружески похлопывал его по плечу, неумело льстил, задавал наводящие вопросы, — словом, прибегал ко всем нехитрым уловкам, которые люди обычно пускают в ход, чтобы расположить к себе собеседника. Я даже упросил его пригубить каньи из моей фляги. Но он упрямо молчал и, казалось, приберегал разговоры для другого случая. А пока что его рот кривился в горькой усмешке, Похожей на издевку. Но нет, это была скорее всего невольная улыбка, которую вызывало переполнявшее его молчание.
Когда мы с ним отдыхали в тени деревьев у речки, он обмолвился о рельсах из кебрачо, которыми, очевидно, пользовались, чтобы докатить до леса этот вагон, вернее, искалеченную развалину из железа и дерева. Больше мне ничего не удалось выудить у моего проводника. Крепко сцепив пальцы, он вытянул костлявые руки и с какой-то нарочитой, удручающей медлительностью стал передвигать их по земле. А я представил себе, как наводят мост. Потом вдруг вспомнил свой провал на экзамене по организации тыла и транспорта на последнем курсе военного училища — неуместная ассоциация, просто нелепая после всего, что произошло.
