Агилео Коронель движением руки велел Чапарро заткнуться. В наступившем молчании слышалось только шуршание листьев да гудение огня, бившегося в горле печи. Пахло горелым человеческим мясом. Едкий зеленый дым выжимал слезы из глаз понуро сидевших призраков. В отблесках пламени сверкал над плечом хозяина единственный голубой глаз Чапарро, пристально следившего за неподвижными запуганными людьми, которые плакали от дыма.
Агилео Коронель, уставясь на огонь, разглядывал труп, который корчился среди веток. А наблюдательный пост над печью занял новый уру. Заместители всегда были под рукой. Здесь никто не успевал состариться. Никому не удавалось бежать.
6
Поначалу Касиано и Нати устроились не так уж плохо. Нати нанялась в поселке служанкой в лавку к торговцу каньей. Хозяева этой лавки, уроженец Сан-Пуало, Силвейра и его жена, обходились с ней хорошо. Не раз Нати украдкой плакала на плече нья Эрмелинды, и та утешала ее низким мужским голосом.
Нати считалась членом семьи и в благодарность за хозяйскую доброту трудилась за двоих у перегонного куба или у прилавка.
Касиано поставили сортировщиком мате на одном из перевалочных пунктов. Ему тоже было гораздо лучше, чем остальным, хотя и похуже, чем Нати. Он возился с листьями целый день, а часто и за полночь, если только его не назначали вместо уру следить за подсушкой мате. Он видел, как упал в огонь уру, смертельно раненный пулей Чапарро. Это научило его быть осмотрительней. Нельзя было допустить ни малейшей оплошности.
Сортируя мате или наблюдая за подсушкой листьев, оп всегда старался угодить надсмотрщикам. Поэтому сначала пеоны неодобрительно косились на него. Но он продолжал усердно работать, не покладая рук, не давая себе ни минуты отдыха, по четырнадцать— шестнадцать часов в день, потому что поздно ночью или на рассвете наступало то мгновение, когда, пробежав бегом больше лиги, он оказывался рядом с Нати под навесом лавки, неподалеку от причала.
Она вставала, разогревала ему йопара[37], подернутую свиным салом, или жарила на раскаленных углях куски мяса и маисовые зерна. Касиано ел неохотно. Его тошнило от вонючего дыма, которым он успевал досыта надышаться во время дежурства у печи. От усталости сводило все тело, он дрожал с головы до йог. Может быть, это уже начались приступы малярии,
Нати гладила его слипшиеся волосы. При свете горящих углей Касиано и Нати чаще всего разговаривали без слов, только взглядами. Но и в полной темноте муж с женой прекрасно понимали друг друга: они были вместе, и этим все было сказано. С первого дня творения между мужчиной и женщиной все сказано. Касиано и Нати прижимались друг к другу, забывая о жизненных тяготах. Бесхитростное, ясное как день понимание, существующее между растениями, между животными. Их жизни могли оборваться, но не разделиться. По крайней мере, так им внушала любовь.
