— А пока вы попытаетесь сделать все, чем можете заслужить его благосклонность?
— Я уже имел честь вам сказать, что я не могу ничего…
— Хорошо, хорошо! Понимаю, что вы хотите сказать; а не можете ли вы изменить мнение, какое я высказал относительно вашего значения?.. Вы берете сторону слабейшего… это бесподобно!
— Это просто честно, — сказал Марешаль. — Правда, это случается весьма редко.
Кейроль повернулся на каблуках. Он сделал два шага к двери, затем, обратившись к Марешалю, протянул ему руку.
— Во всяком случае, забудем прошлое!
Секретарь потряс ему молча руку, и банкир вышел, говоря про себя относительно Марешаля: «Ни гроша в кармане, а тоже с предубеждениями! Вот молодец, который не имеет никакой будущности!».
Приехав в Париж, Пьер Делярю испытывал странное чувство. С того дня, как получено было письмо от госпожи Деварен, он только и думал о своем возвращении. В страшном волнении, овладевшем им, он желал наэлектризовать свое проворство, чтобы как можно скорее быть около Мишелины. Но приехав, он тотчас начал сожалеть, что он уже здесь. Опасения овладели им. Чем скорее приближалась минута, когда он мог узнать решение своей судьбы, тем менее он торопился встретиться со своей невестой. У него было какое-то предчувствие, что предстоявшая встреча приведет его в отчаяние. Чем более он мог воспользоваться своими правами, тем больше он чувствовал себя стесненным. От одной мысли, что Мишелина забыла свое обещание, кровь бросилась ему в голову. Между тем письмо госпожи Деварен, такое короткое и такое ясное, не позволяло ему заблуждаться. Он понимал, что его невеста была потеряна для него, но не хотел в этом сознаться. Возможно ли это, чтоб Мишелина забыла его? Он вспоминал нежные и наивные доказательства привязанности, которые молодая девушка оказывала ему. Между тем теперь она его не любит, о чем ее мать сама сообщила ему. Мог ли он после того еще на что-то надеяться? С глубокой сердечной тревогой Пьер въехал в Париж. При встрече лицом к лицу с Кейролем первым движением молодого человека, как и угадал верно банкир, было желание крикнуть: «Что случилось? Все ли потеряно для меня?» Чувство самолюбия остановило эти слова на его губах. Он не хотел признаться в своих сомнениях. К тому же Кейроль только и мог ответить ему, что все кончено и что ему приходится носить траур по своей любви. Он повернулся и ушел.
Движение Парижа удивило его и оглушило. После года, проведенного в тихих и молчаливых пустынях Африки, находиться среди крика продавцов, езды карет, в беспрерывном волнении большого города представляло слишком резкую разницу. Сильная физическая усталость совсем ослабила Пьера, ему казалось даже, что его голова слишком отяжелела. Он сел в изнеможении в карету, которая привезла его в отель «Лувр». Прижавшись к стеклянным дверцам кареты и пробуя освежить пылающий лоб, он смотрел вперед, и перед его взволнованным взглядом проходили одно за другим знакомые здания: Июльская колонна, церковь Св. Павла, ратуша в развалинах, Луврская колоннада. Нелепая и упорная мысль овладела его умом. Он вспомнил, что во время Коммуны едва не был убит на улице Св. Антония от разрыва гранаты, брошенной с высот PИre Lachaise бунтовщиками. Если бы он тогда умер, Мишелина оплакивала бы его. Затем, как в кошмаре, ему показалось, что предположение это уже осуществилось. Вот он видит церковь, обитую черным, слышатся погребальные песни, а на катафалке стоит его гроб. Его невеста тихо подходит, трепещущей рукой брызгает святой водой на покров, находящийся на гробе, и говорит ему: «Ты умер, потому что Мишелина выходит за другого». Он делал большие усилия, чтобы прогнать эту назойливую мысль, но безуспешно. Мысли кружились в его мозгу со страшной быстротой. Ему казалось, что с ним делается что-то неладное. Перед глазами постоянно эта траурная церемония с тем же погребальным пением, с теми же произносимыми словами и с теми же лицами, виденными мельком.
