«На Ванзейской конференции <…> все участники уже знали или понимали, что именно имеется в виду под «переселением», под «окончательным решением», под «особым обхождением» и т. п. (из книги «Отрицание отрицания»). Это похоже на возражение «холокостников» исследователям, доказывавшим, что в Освенциме технически невозможно было уничтожить такое количество евреев, которое хотелось жрецам: «Не надо задавать вопрос; как было возможно технически такое массовое уничтожение. Оно было возможно технически, потому что имело место. Такова обязательная исходная точка любого исторического исследования на эту тему <…> нет и не может быть дебатов о существовании газовых камер» (Р. Гароди, стр. 137).
Роже Гароди по этому поводу саркастически замечает: «Не надо задавать вопрос… Обязательная исходная точка… Не может быть дебатов. Три запрета, три табу, три окончательных предела для исследований» (с. 136–137).
И никакого документа «об окончательном решении», если он не найден, – уже не нужно. Холокост и без документа все равно остается «уникальнейшим» явлением в человеческой истории. Неужели П. Полян и А. Кох верят в то, что в Ванзее высшие идеологи рейха разговаривали шифрованным птичьим языком? Да зачем им-то друг от друга что-то скрывать? Немцы не таковы, и это полунемец без единой капли еврейской крови Альфред Кох должен знать. Немцы могут исполнять планы лишь тогда, когда все решено и сказано ясно, прямо, исчерпывающе. «Всякий хаос, – писал русский философ Н. Бердяев, – для немца невыносим. Немец чувствует себя свободным только в казарме». Приказ. Цель. Метод. Ответственность. Когда есть все эти компоненты – немцу нет равных. Он исполняет – и чувствует себя счастливым, докладывая: «Исполнено!» А в Ванзее они говорят (по Поляну и Коху) на какой-то политической фене, словно бы боясь, что их подслушивают будущие члены Нюрнбергского трибунала, а дешифровщик Павел Полян должен все за них додумать, расшифровать и рассказать миру, что они имеют в виду. Как будто там заседали не фанатичные солдаты железного вермахта, а какие-то франкмасоны, ломающие сами перед собой кошмарную и болтливую трагикомедию. Не верю! – как говорил Станиславский.
* * *
Кампания по замене христианства религией Холокоста в России началась в конце 80-х – начале 90-х годов. Помню, впервые с этой тщательно проработанной и старательно оснащенной версией я познакомился в десятом номере журнала «Октябрь» за 1990 год. Статья называлась простенько и со вкусом: «Христианство после Освенцима». Ее автор некий Сергей Лезов попытался посеять сомнения в истинности и жизнеспособности христианства, конечно, не так грубо, как это делали в 20-е годы Демьян Бедный и Емельян Ярославский (Миней Губельман), но куда более коварно. «Безбожники» 20-х годов делали это грубо, «по-римски». А Лезов изощренно – «по-фарисейски». Недавно я перечитал эту статью и сделал из нее некоторые выписки. Вот они.
