Спал он тогда мертвецки, сражённый работой, воздухом и молодостью. Разбудить могли только комары, которые неведомыми путями набивались в палатку под утро. Как-то, поднятый их стоном, вышел он тихонько на мокрую хрусткую гальку. Не было и пяти часов. Ещё и повариха не встала — лишь посвистывали птицы да урчала вода в протоке. Он повернулся к сопкам…
Выполосканное ночными дождями небо синело такой густотой, что хотелось её разбавить. На горизонте, от самой его линии и до космоса намело великанские сугробы облаков первородной белизны, чуть подкрашенных солнцем, да и не самим солнцем, а отражением от земли его только что брошенных лучей.
Рябинину стало жаль, что кроме него этой красоты никто не видит. И тогда послышался невнятный стук на том конце палаточного ряда. Он протёр очки, запотевшие от речного тумана, и глянул туда, на стук.
У своей одноместной палатки, на сосновом чурбанчике, специально выпиленном для неё шофёром Анатолием, сидела Маша Багрянцева. На её коленях белел лист фанеры, заваленный полевыми дневниками, картами и образцами. Она ничего не видела и не слышала, погрузившись в работу… Заметила ли она божественную картину неба? И когда она встала? Или не ложилась?
Рябинин бесшумно вернулся в свою палатку, опасаясь ей помешать.
На следующее утро он проснулся нарочно, приказав своим биологическим часам разбудить его этак часиков в пять. Они разбудили в шесть, когда повариха уже звякала кастрюлями. Он расстегнул палатку и выглянул…
Маша сидела так же и на том же месте, одетая для маршрута, только волосы не собраны под косынку и брошены на плечи, как копёнка осенней травы. Тогда он увидел их впервые — освобождённые, русые, выгоревшие, с едва приметным глинистым блеском, словно она их вымочила в желтоватых водах Уссури.
Неужели она ежедневно встаёт ни свет ни заря? Зачем? Камералить? Другие геологи успевают откамералить вечером или оставляют это спокойное занятие на долгую зиму. Карьеристка. Академиком хочет стать. В восемнадцать лет нет полутонов — она карьеристка.
Днём, в маршруте, во время пустого хода по четвертичке, он спросил:
— Маша, а сколько ты спишь?
— Часа четыре-пять.
— Работаешь по утрам?
— Подсмотрел?
— А зачем работаешь?
— Я не работаю, Серёжа.
— Как не работаешь?
— Работают по часам, по приказу, по правилам… У меня творчество. А творчество есть высшее проявление человеческого духа.
— Почему это высшее? — усомнился он, начитавшись о подвигах, о самопожертвовании, о самоотречении.
