С какой завистью Авл смотрел на выскочек, достигших вершин.
Как он мечтал быть такими, как они!
Иметь все, что имели они! Шикарные носилки с позолоченной рамой, темнокожие рабы-носильщики, крашенная в оранжевый цвет туника, тога из тончайшей шерсти, золотое кольцо на пальце, юные рабыни, мальчики-декламаторы, загородное поместье с просторными комнатами, шикарной баней и огромным садом, обеды, где на серебряных блюдах подают жареных павлинов. Каждый раз в мечтах Авла поместье становилось все больше, число слуг возрастало, к носилкам прибавлялись верховые лошади, к белокурым германским рабыням — смуглые египтянки и темнокожие нубийки…
А вместо этого по утрам он лично отправлялся выливать в сток клоаки ведро с нечистотами.
И вдруг среди этого серого сумрака, плотного, как утренний осенний туман на римских улицах, Фортуна наконец улыбнулась и выкинула счастливый жребий. Какой-то дальний родственник (без родства в столице не пробиться) взял Авла к себе в клиенты, и не просто взял, чтобы подкармливать и снабжать мелкой монетой, но решил сделать из парня своего адвоката. Троюродный дядюшка оплатил учебу в риторской школе и выделил немного денег на новую тогу и новые башмаки, а также на папирус и книги, осталось кое-что и на кормежку многочисленного семейства. Авл старался, лез из кожи, учеба ладилась, вскоре появились у юноши первые дела в суде — мелкие, дрянные, но, главное, выигранные в пользу патрона, выигранные не столько благодаря учености или особому красноречию, но лишь одному пылу. Авл окрылился. Он уже мнил себя Цицероном, придумывал по ночам цветистые фразы, эффектные жесты, даже стал учиться у старого юриста — чтобы самому знать законы, а не полагаться на чужие подсказки, как это делали многие ораторы, не способные перечислить на память даже Законы Двенадцати таблиц. А потом Авл ошибся, нелепо загубил все, чего достиг с таким трудом, погнавшись за легкой наживой. Верно, на миг помутился его разум, когда в Юлиевой базилике, на разбирательстве очередного дела, услышал он от патрона, что некий Эприй Марцелл «заработал» то ли двести, то ли триста миллионов сестерциев доносами. Это было как удар молота по голове. Цифра оглушила. Триста миллионов! Авл повторял и повторял «триста миллионов» про себя, но никак не мог осмыслить.
— Этот Эприй, может быть, он наш родственник? — спросил Авл. — Ведь мы, кажется, в дальнем родстве с Марцеллами.
— Ха, как же! Быть может, он и Марцелл, да не тот! — презрительно фыркнул патрон. — Подстилка подзаборная, никому не известный выскочка. Поднялся из грязи, правда, с помощью грязи. — Патрон захихикал над собственной шуткой, была у него такая манера.
