Николай воровато озирался, пытаясь одновременно то прижать сумку к груди, словно спрятав её от посторонних взглядов, то наоборот, отодвинуться от неё будто не он её несёт, а она — сама, «так, случайно мимо проходила».
— Господине, беда… Звяга, ты чего тут столбом стоишь? У тебя всего делов есть — задницу у печки греть? Иди — там, на дворе ещё осталось.
— Постой. Там, во дворе, ещё покойники есть. Бабы. Всех битых положить рядком перед воротами. С одной стороны — пришлые, с другой — местные. На местных, на ком есть, оставить рубахи. И лица тряпьём прикрыть — дождь мёртвым глаза заливает. Кресты, колты, кольца, серьги… — снять. Николаю отдашь. С пришлых снять всё. До кожи. Кожу… — оставить. Чимахай, помоги Звяге: эту покойницу — тоже туда. Давайте быстренько. Ну, Николай, что за беда?
— Вот.
Он подсунул мне под нос тряпичную суму одного из литваков. Внутри была небольшая кожаная красная сумка. Зашнурована, концы шнурков вставлены в деревяшку. Что-то я такое слышал… А, так в Новгороде и вообще по Северу упаковывали собранную дань.
Замок «святорусский», древненовгородский, деревянный, одноразовый. Мешок завязывается шнуром, концы шнурка вставляются в продольный канал цилиндрической деревяшки длиной сантиметров 8 и толщиной — 5. В середине деревяшки пробивается второй канал, поперечный, до первого, продольного. Концы шнурка выпускаются наружу через поперечный канал и завязываются. Теперь узел пропихивается внутрь, забивается деревянной же пробкой, которая срезается заподлицо. Открыть такую упаковку можно только срезав шнур или распоров саму тару. Развязал-вынул-завязал — не получиться. Этот конкретно замок делали не торопясь — на деревяшке нет коры. Некоторые новгородские замки так и остались для потомков — не ошкуренными.
— Ну и что?
— Ох, господь вседержитель! Спаси и помилуй! Ты чего? Ты не понял?
Николай, тревожно оглядываясь, шепчет мне на ухо:
— Княжий гонец.
— И чего?
Николая аж трясти начинает. Потом, крепко сцепив руки, потряся ими для восстановления непонятно чем нарушенного душевного равновесия, он тихо сообщает:
— Розыск будет. Сиё есть смерть. Я этого не видал, в руки не брал. А тебе… Христом-богом заклинаю… Никому. Ни показывать, ни рассказывать. Даже из наших. Никому. Сжечь тайно.
И широко креститься.
— А ободрать-то его можно?
Николай начинает отрицательное движение головой, потом останавливается и в удивлении смотрит под стол.
— ЧуднО, однако. Одежонка на нем простая, купеческая. А сумка… Вот же, господи помилуй, новая напасть…
