Габриела, как и большинство служащих, всегда стремилась оказаться подальше от места работы; однако сегодня она прошлась по улице Изабеллы Католической и, дойдя до улицы Пятого мая, свернула к улице Боливара. Движение было ужасное, но Габриела, казалось, не замечала его, шла, лавируя между машин, иногда останавливалась и разглядывала выставленные в витринах продукты, одежду, ткани, разные предметы туалета. У витрины ювелирного магазина она почувствовала, что сзади кто-то стоит слишком близко; она не придала этому значения, хотя человек почти касался ее. В конце концов, услышав какие-то невнятные слова, будто долетавшие издалека, она подняла взгляд, посмотрела в стекло витрины и увидела там отражение мужского лица. Габриела пошла своей дорогой, но через несколько шагов поняла, что ее преследуют. И всегда одно и то же: «Позвольте, сеньорита, вас проводить». Она не повернулась к тому, кто произнес эти слова, и не ускорила шаг, чтобы избавиться от поклонника. Габриела развеселилась, ей было даже лестно, ведь на самом-то деле она уж и позабыла, когда в последний раз мужчина пытался добиться ее так просто и бесцеремонно. Ей припомнилось, как однажды на медицинском факультете какой-то парень — он сказал, что учится на инженерном, — заметив, что она в халате, подошел к ней и попросил оказать ему помощь. Она улыбнулась. Воспоминание было приятным, хотя нетерпеливый молодой человек быстро снял осаду.
Габриела снова остановилась, теперь около огромной витрины. Ее догнали, и опять она услышала голос этого типа: он навязывался ей, нет, не навязывался, а только предлагал себя в спутники. Какой благородный! Решительно повернулась к нему, чтобы дать отповедь. И увидела вполне приятного, одетого по моде мужчину, должно быть, мой ровесник или немного старше, но тридцати ему все же нет; служит в банке или в каком-нибудь другом учреждении, определила Габриела и, повернувшись к нему спиной, пошла дальше. Теперь он молчал, но шел по пятам: она пускалась в путь — тотчас слышались шаги, останавливалась — и он тоже останавливался; так она оказалась возле станции метро, спустилась и только успела подумать, что ее оставили в покое, как тут же краем глаза увидела, что он задержался, покупая билет. Растолкав хлынувшую навстречу беспорядочную густую толпу, он настиг Габриелу. Все так же молча встал рядом. Не глядя на него, она пыталась представить его лицо; он напомнил ей отца в том же возрасте, каким она видела его на фотографии, в купальном костюме; он смеялся, глядя в объектив фотоаппарата, которым его снимала жена. Габриеле было тогда года три или четыре. Мы были в Веракрусе, в порту Веракруса. Она вспомнила, как ехали туда по железной дороге, целый день, с семи утра до семи вечера, я была совершенно измучена шумом, жесткими сиденьями, тем, что становилось все жарче и жарче, прочими дорожными неудобствами; измучена и возбуждена: новые места, разноголосица торговцев на каждой станции, предлагающих всякие товары, фрукты, сладости, освежающие напитки, еду. Потом было море, впервые в жизни море, песок, легкий бриз и игры на пляже. Мои родители резвились вместе со мной. Брат еще не родился, и они были только моими, оба, отец и мать, целиком моими. Отец, слишком рьяный, когда дело касалось предосторожности, предупреждал нас, что в воду входить нельзя, потому что сюда может заплыть разбойница акула. Тогда мы с мамой принялись бегать по бесконечному пляжу, вздымая босыми ногами тучи песка. Подошли несколько мужчин и что-то сказали маме о ее ногах. Тут явился мой отец, стал кричать и всех оскорблять. В тот день на пляж мы больше не пошли, вернулись в гостиницу, меня там оставили одну, сами они бранились на улице. А потом где-то рядом я слышала энергичный голос отца и жалобные всхлипывания матери. На следующий день было воскресенье и, как обычно, церковь, утренняя служба; такой ужас: жара, и мы на коленях, в поту, среди толпы, удушающего зловония. Я поняла, что моря больше не существует, что не ловить мне больше крабов между камнями и не искать в песке ракушки. Об остальном я не вспоминаю. Потом, показывая мне фотографии, мама говорила о ревности, об отцовской несправедливости, о его грубости, лицемерии; но это было гораздо позже, я училась в четвертом классе начальной школы, мать тогда попыталась навести порядок в своих вещах; на самом-то деле она не ко мне обращалась, разговаривала с моей бабушкой. Отец большую часть времени проводил на работе.
