Пришелец слез с кровати, потянулся, громко зевнул, глянул на закатанную штанину:
— Нога болит?
— Болит, — признался Рахмиэл. Если его жилец на самом деле посланец неба, пусть исцелит его левую… за бездельницу-поясницу он просить не станет, а за ногу — можно… Совсем одеревенела, окаянная!..
Жилец снял ермолку, подошел, посмотрел, как собака на грязную, давно не мытую кость, и отвернулся.
— Худо дело, худо, — пробормотал Рахмиэл. — Хоть топор бери и отрубай… А хорошие были ноги… Крепкие, проворные… Да, видно, не тому достались.
— Почему? — тот, кто назвался его пасынком Ароном, остудил рукой вспотевшую от мыслей голову.
— Достанься они Маркусу Фрадкину или Нафтали Спиваку, сносу бы им не было. Катались бы на дрожках, носили бы шелковые чулки и гамаши. — Рахмиэл наморщил лоб, угрюмо покосился на жильца и добавил — Ты что-нибудь в них понимаешь?
— Нет. Надо лекарю показать.
— А что лекарь? Посмотрит, деньги возьмет, но новую ногу не вставит. За что же меня господь покарал?
— Господь душу карает, — сказал тот, кто назвался его пасынком Ароном.
— А может, моя душа в ногах?
— Может быть.
— Может не может, а сторожем мне больше не быть.
— Будешь портным, лудильщиком, гончаром..
— Я умею только сторожить, — прошептал Рахмиэл.
— Ну что за радость сторожить чужое?
— Радость, — жарко возразил Рахмиэл. — Радость. Только ты этого никогда не поймешь. Что для тебя ночь? Мрак, сон…
— А для тебя?
— Для меня? — Рахмиэл задумался. — Ходишь по местечку, стучишь колотушкой, и все вокруг не чужое, а твое: и ставни, и небо, и даже конский помет на мостовой. Днем я кто? Бедняк. Днем у меня ничего, кроме избы и кладбища, нет. А ночью? Ночью я богатей. Похлеще Маркуса Фрадкина и братьев Спиваков.
Рахмиэл спустил штанину, добрел до стола, взял колотушку.
— Слушаешь и, небось, думаешь: дурак.
— Слушаю, но не думаю, — сказал тот, кто назвался его пасынком Ароном.
— У нас в роду все дураки были. Все до девятого колена. И дед, и прадед, и прапрадед, царствие им небесное. Как дураки работали, как дураки любили, как дураки богу молились. Я, бывало, прибегал домой и жаловался деду: «Все меня дураком обзывают!» — «А ты, Рахмиэл, гордись! Лучшее звание на земле не царь, не генерал, не купец, а дурак. Гордись! До ушей господа доходят только слезы и молитвы дураков потому, что бог и есть верховный дурак, он умных не любит!»
— Что верно, то верно, — поддержал Рахмиэла жилец. — Умные ни во что не верят.
— Вера — хлеб дураков, — сказал Рахмиэл и прижал к груди колотушку.
