И вот тут мне реально поплохело. Брать на себя ответственность за чертову дюжину отвязных баб мне крайне не хотелось. Хотя каждая из них и вызывает во мне разные эротические фантазии, но только по отдельности, а не всем скопом. Да и что я с ними делать буду посреди неведомого дикого мира, если все действительно тут так, как иммиграционный боец Оксана расписывала.
Они же делать ни черта не умеют, кроме макияжа.
Обуза, одним словом, в любом случае, кроме открытия борделя.
Вот черт, что же этот бордель ко мне привязался-то?
— Силянс! — Я возмущенно выставил вперед ладонь. — Давайте сразу расставим все точки над «ё». Я не ваш мужчина. И тем более — не ваш сутенер.
— Был не наш, — поддержала Розу литовка Ингеборге, она по-русски говорила с неуловимым, но очень притягательным акцентом, — час назад. А теперь, как видишь, все вокруг кардинально поменялось. И отношения поменялись. Остались только мы и ты, как единственный наш мужчина. Но я думаю, что мы из-за тебя не подеремся. Не тот случай. Правда, девочки?
Девочки промолчали. То ли в знак согласия, то ли в преддверии драки. Не понять. Слишком они напуганы, чтобы читать по лицам другие эмоции.
Однако надо их для начала просто успокоить, а там, как говорят в Одессе, будем посмотреть.
— Девочки, давайте не будем упиваться грядущими бедствиями, — начал я свою речь, перебегая глазами по их лицам, ловя малейшие изменения мимики. — И не надо гнать преждевременно волну. Думаю, что все еще образуется. Наверное, произошла какая-то ошибка с этой их новой охранной системой, — это я уже тут за соломинку хватался и гнал эту парашу, не столько их, сколько самого себя подбадривая. — Мы еще все вернемся домой. И все у нас будет хорошо. Еще пройдете по Москве сексуальным ураганом.
— Такой большой, а все в сказки верит, — с заднего ряда сидений засмеялась молдаванка Катя, невеселым таким смехом, на грани истерики.
— Вот когда вернемся назад, тогда все и обратно перевернем, как было, — захихикала высокая красивая деваха из второго ряда.
Ой, что это я? Они тут все красивые.
— Ты же сам выбрал нас. Причем из многих. Придирчиво, как на невольничьем рынке, — вставила свои «двадцать копеек» черненькая татарочка Буля. — Вот теперь и заботься о нас, мой господин. Мы теперь — твой гарем.
Вот так, заветное слово сказано. Слово, определяющее наши взаимоотношения на ближайший период времени.
— А зачем мне гулящий гарем? — выразил свое удивление, но, наверное, неубедительно.
