Таким счастливым стечением обстоятельств споро воспользовался полковник Ванетти: собрал три атакующих батальона и перевез через мост три навьюченные на мулов шестидесятипятки и несколько ящиков ручных гранат. Во мраке ночи лаяли безумные громы-молнии, мрак выглядел вратами вечности.
Вернувшимся обратно Ванетти больше не видели. Четырнадцать взрывов в сорока метрах от красного, сыплющего, как из лейки, пламени. Так не потеряли ни одного орудия и твердо отстояли каждый камень.
Тем временем в брезжившем серостью рассвете среди слабых голосов и бледных лиц его вытаскивали из-под вороха записок, которые бесполезно описывать, и старались устроить поудобней, по-христиански, хоть немного: вот тогда и подоспел приказ о взрыве моста.
Но никто его не выполнил. Конечно!.. До него ли, когда в котлах и мешках подвалила «работенка»!
Одной из самых милых сердцу моего генерала была уверенность в том, что для солдат он «отец родной», что солдаты обожают его и всегда хотят видеть в своих рядах.
Когда явился рассвет и явился, заботами Господа, тот самый рацион (предыдущего вечера), я почувствовал, как солдаты и в этот раз не сдержали своей сыновней любви.
Пайковый рацион часа четыре проболтался на спине ковылявшего по камням мула. Доставка харчей сразу успокоила Ванетти и остальных. Предусмотрительные кашевары придержали рис «чуть недоваренным», поскольку ему еще предстояло постранствовать, в дороге он и должен был дойти и прибыть варевом упревшим, так что пальчики оближешь. И верно, пока возницы старались обеспечить мулам спокойную жизнь в зловещей полутени, которую могли рассеять неожиданные всполохи, крахмалистая эмульсия доходила до кондиции вместе с пластами сарданапаловой говядины. И вот тогда «обожание и любовь к своему генералу» и всем командирам, включая меня, включая Всевышнего, вырвались из глоток грубиянов, в то время как своими клыками семнадцатилетних эти двадцатитрехлетние вояки принялись рвать и терзать говяжье мясо.
Все орудия оказались в сохранности. Каким же было горе генерала, когда он узнал, что другие орудия и корпуса постигла иная участь. Что со всей очевидностью даже для вовсе чуждых военному делу людей означало, что командиры тех корпусов были скроены совсем по другой мерке.
Есть и такие, для которых весть о потерянном орудии, где и каким бы корпусом оно ни было потеряно, — смертельная капля в сердце! А если орудий сотня? Сотня капель травит слабое сердце.
Но мой генерал никогда не отчаивался:
