Однако ожидаемого ее выстрела не последовало. Мужчина неожиданно схватил ее за талию и выволок в дверь черного входа. Она даже не могла сопротивляться, а только услышала чей-то крик:
— Ленька, на кой ты ее схватил?
И мужчина, который почти нес ее вниз по лестнице, и которого видимо и звали Ленькой, ответил:
— Замолчи, беги вперед, посмотри как там шухер внизу, проскочим?
Потом они долго ехали в пролетке, приехав, спустились в какой-то полуподвал. Затем Ленька долго оттирал окоченевшие от страха ее руки и почти насильно влил в рот стакан водки. Водка раскатилась по телу чудотворной теплотой. Страх стал понемногу отходить. Леля поняла, что ее видимо, не убьют. Обратное просто не имело никакого смысла.
Внимательно присмотревшись к мужчине, который ее утащил с собой, и которого звали Ленькой, она не могла не признать, что он красив. Лет тридцати, высокий, голубые глаза, красивый чувственный рот.
А еще через час она уже сидела с Ленькой в отгороженной тонкой фанерой комнатке и тихо рассказывала о себе. Как ни странно, но об убийстве своих недавних хозяев она даже не вспоминала. Все ее внимание занимал теперь только один человек. Леонид Пантелеев. Больше на этом свете никого не существовало.
Леля, дочь польского магната пана Станислава Линчевского, изредка печально вздыхая, рассказала ему о своем отце, бежавшем четыре года назад от потрясений революции за границу. О матери, обезумевшей от нищеты, всеобщего распада и одиночества. О светлом, беспечальном детстве в имении под Белостоком. И о нудной службе сначала в галошном подотделе Красного треугольника, где она ежедневно, с 10-ти до 4-х, исполняла канцелярские работы, отпечатывая скучнейшие документы на страдающем нервным хроническим расстройством Ундервуде, дальнейшем скитании от одних хозяев к другим в качестве прислуги.
Комната, в которой они сидели, было с двумя окошками над панелью, через которые были видны лишь ноги прохожих, была сырой и неприветливой. А сама Леля, изящно-томная, с блестящими наманикюренными ноготками и стрелками подкрашенных ресниц, выглядела настолько, выглядела настолько чуждой этой жалкой обстановке, что Ленькино сердце дрогнуло…
1 мая 1922 года, здание МУРа
Влада отупело, смотрела перед собой. Она уже ничего не соображала от чтения оперативных сводок, агентурных донесений и выслушивания бесконечных докладов оперуполномоченных.
И вдруг на стол ей что-то мягко упало. Перед ней стоял Алексей и улыбался.
