Зодчий медленно брел по мосту Пули Малан, будто мерил его шагами. Идти прямо сейчас к царевичу Ибрагиму Султану? Или сначала к Байсункуру-мирзе? Бай-сункур-мирза относится с почтением к зодчему Бухари. Всегда у царевича находились лестные слова для старого мастера. Это неизменно доброе расположение царевича к Наджмеддину вызывало даже ревность устада Кавама. Да, нужно идти к Байсункуру-мирзе, рассказать ему все, плакать, вымолить его прощения грехам сына, ежели сын провинился в чем-то. Всю жизнь я служил царской семье верой и правдой и, если буду жив, делом докажу государю свою преданность. Он задумался. Перейти мост Пули Малан казалось во сто крат труднее, чем пересечь Мари-Марг — дорогу смерти в горах Саланг.
Горе снедает меня, думал он, сердце мое гложет тоска. Видимо, правду сказал Аристотель: «Когда мы не смеемся — мы не живем…» Разве я живу сейчас? Я плачу и, значит, не живу. Значит, я умер. Я двигаюсь, но я — тень.
Тяжело ступая, он все брел и брел по мосту, но еще тяжелее ему было спуститься в низину. Не мог он заставить себя подойти к крепости, попытаться проникнуть в покои царевичей. И вдруг до его слуха донеслась прекрасная сладостная мелодия. Они знакомы ему, и этот саз, и этот пленительный голос. Голос звучал призывно. Звуки лились из дома его знаменитого и столь ценимого им друга Ходжи Юсуфа Андугани. Зодчий пошел на голос. Этот известный во всем Хорасане и Мавераннахре музыкант славился своей удивительной скромностью и необыкновенной добротой. Царевичи звали его «непревзойденным музыкантом эпохи», а народ «золотым сазом».
Ни один пышный пир, называемый Джамшидовым пиром, не обходился без Андугани. И тогда уже говорили не «Джамшидов пир», а «пир Андугани».
За мостом Пули Малан петляли узкие улочки, и по ним зодчий добрался до дома Андугани. Как бы то ни было, думал зодчий, а уж Юсуф Андугани поддержит меня в горе. Зодчий вошел под купу деревьев. От их игольчатых, затейливо вырезанных листьев падала на землю трепетная тень. Хоть еще совсем недавно встал над миром рассвет, он стучится в дверь уже ко второму другу.
Не входя во внутренние покои, он сказал Андугани, что пришел к нему за советом. Потом сел на айване, прочел короткую молитву и попросил не расстилать дастархан, так как ему придется скоро уйти. Музыкант смотрел на Наджмеддина, он понимал, он чувствовал, что у его гостя настоящее горе, что ему не по себе. В душе он уже жалел его, этого достойного и талантливого человека.
