Правда, и в доме Наджмеддина, и в доме Юсуфа Андугани не раз поговаривали о том, что устад Қавам «лезет из кожи вон» и готов «засунуть все пять пальцев в рот», но дети, хоть и слышали об этом, серьезного значения таким речам не придавали.
Перед взором Бадии возникал то гордый славой своего отца, стройный и смуглый, как индус, Худододбек, то статный красавец Байсункур-мирза в вечной своей чалме, украшенной драгоценными каменьями. Лишь в них видела она сейчас спасение, на них возлагала все свои надежды: неужто царевич или отец Худододбека не вмешаются и оставят их в беде? Нет, нет. Не может этого быть.
Возможно, Низамеддин где-нибудь и насвоевольни-чал, пожалуй, даже сцепился с кем-нибудь или нагрубил какому-нибудь чиновнику или вельможе. Такое могло случиться. Но ведь не бросают же из-за этого в Ихтиёриддин. Тут и впрямь либо недоразумение, либо чья-то месть.
А ведь всем известно, что именно господин Кавам дал имя при рождении Низамеддину и что он собирался женить своего Худододбека на Бадие.
Не потому ли отец Бадии расстался с лучшим своим учеником Зульфикаром Шаши, заподозрив, что тот неравнодушен к его дочери?
Прежде отец говорил, что Зульфикар на редкость та лантлив, что он лучший и надежнейший его помощник, что этот незаурядный юноша во многом превосходит его родного сына. Но, заметив склонность Зульфикара к дочери, услал его прочь из Герата. Огорчило зодчего и то, что второй его ученик, Заврак Нишапура, вовремя не предупредил об этом.
Породниться с устадом Кавамом было заветной мечтой Бухари — пусть двое зодчих будут всегда рядом, как навечно стоят рядом Мусалло и Гаухаршодбегим.
И хотя Худододбек и Низамеддин не так уж рвались к знаниям, не так уж увлекало их искусство отцов, устад Бухари надеялся, что найдут они себе в конце концов занятие по душе.
И нельзя было не восхищаться усердием и мастерством Зульфикара Шаши; старого зодчего приводила в восторг его одаренность, подлинный его талант.
Устад Бухари написал отцу Зульфикара Шаши много добрых и лестных слов о его сыне, подарил Зульфикару красивые одежды и, наказав караванщику присматривать и заботиться о нем в пути, отправил в Бухару, Как же не хотелось Зульфикару покидать успевший стать для него родным кровом дом. Он соглашался жить где угодно, лишь бы не уезжать из Герата, лишь бы работать под началом устада Бухари. С радостью он клал бы кирпичи, выполнял любую черную работу, но он знал, что зодчий догадался о его чувствах к Бадие, его сжигал стыд, — еще бы, как посмел он так высоко замахнуться.
