— Я его изловил, — крикнул он Харриэт, подошедшей ближе.
Она улыбнулась, глянув на мужа и его живую добычу. В тишине журчание ручейка, неподалеку отсюда перекатывавшегося через камень, казалось шумом. Клейтон, все еще лежа, пересадил рака, сразу направившегося к воде. Но через минуту-другую снова осторожно взял его за шейку, в вытянутой руке понес к заводи и пристроил на маленькой каменной плите, чуть-чуть выступавшей из воды у самого берега. Это чудище в жесткой своей скорлупе, вооруженное клешнями, несколько секунд поколебалось, потом все-таки ступило в воду и скрылось в глубине: Клейтон, покуда можно было, следил за ним, низко склонившись над водой.
— Успел со мной познакомиться, — сказал он жене, указывая, куда скрылся рак.
— Не думаю, чтобы это его обрадовало, — ответила Харриэт.
На том естественнонаучная охота окончилась. Да и есть раков Харриэт уже не хотелось, аппетит пропал, пояснила она, при виде этого буро-зеленого чудища в траве, очень уж оно смахивало на громадного паука. Клейтон живо и как бы обрадованно с ней согласился:
— Я тоже их больше в рот не возьму.
* * *
Отныне они ели рыбу, которой много было в озере, тем более что жарили ее отлично. Молодая чета пробыла здесь дольше, чем предполагала, хотя ей и пришлось поступиться некоторыми привычками. Так, например, в маленькой гостинице не было ванной комнаты. Ежедневное купание — не в той заводи, где Клейтон поймал рака, но в озере — было просто спортивной забавой, прежде всего для Харриэт, отлично плававшей и нырявшей, а не только желанием освежиться. Несмотря на синее по-летнему небо, от жары они нисколько не страдали. Казалось, что даже почва здесь прохладна, настолько она была пропитана водой и зеленью. Они с удивлением вспоминали свое пребывание в Вене, они словно прожили несколько дней в парной бане, хотя случайный взгляд на градусник за окном свидетельствовал, что температура здесь ничуть не ниже. Обилие листвы куда ни глянь, плеск притоков Циркница, изгиб освещенной солнцем дороги, устремляющейся в тень под пышные кроны деревьев, водяная пыль, пронизанная одним-единственным солнечным лучом, пробившимся сквозь густые ветви, — все это отбрасывало синеватые тени даже в полдневной светлоте и брало верх над жарой.
* * *
В комнате преобладал зеленый цвет. Слева за окном виднелась верхушка правда, не вся — большого дерева. Через неделю это была уже как бы собственная их комната. Так сильно она изменилась. Они это ощущали, но об этом не говорили. Воспоминание о том, как Харриэт стояла на лугу (еще раньше она стояла около пруда в венском Пратере), причиняло боль Клейтону. Теперь он знал, что женился на ней, с самого начала предчувствуя, что так будет. Случалось, небо бывало затянуто облаками, свет, точно серая пыль, лежал в уголках окна. Большая комната была тогда вся заполнена слабым светом. В ней стоял письменный стол. Харриэт вечно писала письма. Все у нее было для этого приспособлено, включая надежно закрывавшуюся дорожную чернильницу. Закрытая она имела форму жокейского кепи и была расчерчена соответствующими полосками. Клейтон был не в силах писать письма, Харриэт же могла писать даже поздно вечером после ужина. Мужу ее иногда казалось, что она устроила здесь самую настоящую канцелярию. Писала она быстро. За час четыре, а то и пять писем. В Англию, в Канаду и еще по разным адресам. Почерк у нее был крупный и прямой, перо явственно скрипело, двигаясь по сиреневой бумаге. Клейтон лежал на огромном гнутом диване. Они однажды написали открытку и Милоничу в Вену.
