— Я пришел к вам для чистосердечной и доверительной беседы, сеньор Руй, — сказал Фронауэр и начал спускаться по ступенькам. На нем был просторный шелковый камзол голубого цвета с поясом из оленьей кожи. Вокруг шеи и на плечах лежал белый мех.
Пажи во мгновение ока принесли молодое вино, плоды и печенье.
— Говорите же, — произнес де Фаньес, — и будьте уверены, что сердце брата открыто для вас.
— Я хотел бы узнать, — без обиняков начал Фронауэр и опустился в тяжелое кресло, в котором только что дремал Патрик, — намерены ли вы просить руки герцогини.
— Нет, сеньор Гамурет, — с такой же прямотой ответил де Фаньес, — я этого делать не намерен.
— Выходит, это придется делать мне?
— А разве не к тому направлены все ваши помыслы?
— Нет. Не буду кривить душой.
— Но к сватовству вас никто и не принуждает, сеньор Гамурет.
— Не принуждает. Однако неужто зазря был проделан весь этот тяжкий поход, зазря пережит этот ужас, ни за что, ни про что этот многодневный путь по лесу и снова по лесу, будто по дну морскому? Да что там говорить вы сами все это пережили. У меня не укладывается в голове, как можно отправиться восвояси, не взяв награды.
— Но для вас это, похоже, невелика награда, — с улыбкой заметил испанец.
— Да как вам сказать. Дела в этом герцогстве, пожалуй, можно было бы наладить, если взяться за них с умом. Но… чужое мне все тут! Как у турок! А вы, сеньор Руй, так вот и готовы все это оставить? Как-то странно…
— На то я и странствующий, или блудный, рыцарь, — засмеявшись, ответил сеньор Руй. — Нет, не по нраву она мне, эта достойная дама, вот и все. С какой стати мне вгрызаться в яблоко из-за того только, что оно яблоко? Нет уж, моя свобода мне дороже. Но поймите меня правильно: будь яблоко мне по вкусу, я давно бы уже вгрызся. Возможностей было хоть отбавляй.
Фронауэр поднял голову и долго смотрел на него своими светлыми глазами.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он наконец. Но ясное понимание, на короткое время выразившееся в его чертах, в следующее же мгновение улетучилось, и на лицо его снова набежали тени сомнений. Видно было по этому лицу, что такая перемена освещения стала обычной для него за последние дни — обычной и даже тягостной. Фронауэр выглядел слегка осунувшимся и переутомленным. Он подался вперед, положил широкую ладонь на край столика, разделявшего его и де Фаньеса, и, глядя своему собеседнику в глаза, спросил уже с откровенной, почти наивной растерянностью:
— Что же вы мне посоветуете?
