За чертой | страница 5



Идут века, и вот века, что сон,
и точит моль гнилую ткань знамен,
где в первый раз начертано — Свобода!
Борьба за власть и тяжела, и зла,
как много дней нелепых и бесплодных!
У тюрьм не молк щемящий женский плач,
и короля на трон возвел палач —
— да будет царство нищих и голодных. —
Кто вспомнит всех бойцов у баррикад
и кто забыл тревожный треск расстрелов,
треск митральез, оркестр стальных цикад,
и взбрызги пуль у каменных аркад,
и в судорогах рухнувшее тело.
В кафе тревог не знает пепермент,
забвенный бунт не беспокоит уши, —
на баррикады не разбить цемент, —
но только миг, о только бы момент —
— и крепче камня и сердца и души!
Швырнуть, как псу, изглоданную кость
и спрятать стыд под триумфальной аркой!
Но все равно — не выржавеет злость —
он у ворот великолепный Гость,
и скоро камни станут выть и каркать!
О, не забыть громокипящий сон,
и миллионов топот величавый,
и взвизги пуль, и алый плеск знамен,
и это буйство бешеных времен,
и смертный крик нечеловечьей славы!
1924 «Своими путями». 1924. № 1–1

Скрипка

В двенадцатом часу пуховики теплы,
и сны храпят, прожевывая будни…
В оскале улицы — луны блестящий клык
и тишина, застывшая, как студень…
И каждый раз, что на свиданье — мост,
два переулка влево, в подворотне…
Хозяин жирный, ласковый прохвост,
и злой лакей, зеленоглазый сводник…
Со скрипом дверь — из мира в мир межа,
огни сквозь дым, как дремлют — еле-еле…
У столиков — округленное в шар
лоснящееся сытостью веселье.
Хозяин знает, кто и почему —
который раз — «Пришли послушать скрипку?»
и, как иглу, в прокуренную муть
втыкает осторожную улыбку.
Подсядет девушка полузабытым днем,
глаза сестры грустят в бокал налитый,
и тлеет память голубым огнем
в журчаньи мерном прялки Маргариты…
Знакомый фрак, потертый, как тоска,
сквозь дым не видно — кажется, что в гриме…
На горле струн усталая рука —
и до двенадцати им задыхаться в шимми…
Последний стрелке одолеть скачок,
последнюю секунду время душит —
взвивается, как бешеный, смычок —
и молнией в растерянные уши.
Старинных башен бьют колокола,
нет больше нищей и ничтожной плоти —
размах бровей — два хищные крыла,
и горло струн затиснувшие когти.
О, как растет, как ширится гроза!
В прибой у стен и грохот и раскаты!
Табун столетий опрокинул зал —
раскрыть глаза — и не вернуть Двадцатый!
И не жалеть, что в этом гневе зла
растоптана скупая добродетель,
когда в простор такой размах крыла —
через миры на бешеной комете!..
…У столиков — тупых зрачков свинец,
слюнявый рот, напудренные плечи…
И вот теперь, когда всему конец,