Но не только формой интересна поэзия Рафальского. Ему свойственны все достоинства и все изъяны и пороки наших дней.
Поэт он очень современный, жесткий, сухой и жестокий. Сила его в меткости, остроте, едкой иронии, легко переходящей в болезненную гримасу.
«И с грезами рифмуя правду прозы,
Я уважаю добрый вкус еды,
В постели честные бесстыдство и труды…»
Или:
… «Пред ленивой детворой
злой коршун шутит небогато,
и стынут черной пустотой
глаза у дамы бородатой».
По сути дела, он сатирик. Но, несмотря на всю остроту своей сатиры, Рафальского тянет к земным радостям. При всем презрении к ней, у него сильна привязанность к жизни: «…слаще вечности мне спелый виноград…». Особенно к женщине. Ему удался, может быть, лучший «ню» русской поэзии:
«…пытается под платьем угадать
ее интимные привычки и повадки,
ее округлости и впадинки, и складки,
и плечи, гладкие такой добротной лепкой,
и грудь, богатую обильем плоти крепкой,
и выпуклый живот, и розы на коленях,
и роскошь белую дородного сиденья…»
которому мог бы позавидовать даже Бунин периода «Темных аллей».
Рафальский, несомненно, самый выдающийся политический поэт современной русской литературы. Лишь после войны она стала робко просыпаться, появляться местами, спорадически, то у Г. Иванова, то у И. Чиннова, то у того или иного из поэтов, недавно прибывших из СССР. У Рафальского она впервые встала в полный рост и показала себя самостоятельной, внушительной художественной силой.
Политическая поэзия Рафальского сильна горячей нутряной любовью к России, не разумом, а своим стихийным, звериным чутьем, вопреки всем и всему. Как и другой незаслуженно забытый поэт Н. С. Муравьев, Рафапьский один из немногих поэтов, задумавшихся в изгнании над истинным смыслом России и в ней происходящего. Но, увы, безрадостны его выводы:
Когда:
… «Потухал костер Самодержца…
не остановилось народное сердце,
не опустились в муке
мужицкие руки…»
«А в Москве уже кончились споры —
украшали агитками заборы,
вешали запоры на соборы
и на подпись лежал декрет,
что покой не будет еще двести лет…»
Рафальский глубоко сознает трагизм истории:
«…Тайна сокрыта в грозовой тени,
вихри в мире ходят не к добру…
Нам остались считанные дни…
Господи! Спаси и сохрани
Русь…»
Ему свойственно апокалипсическое чувство конца, обреченности. Оно пронизывает его большую поэму «Последний вечер». Ему же посвящена его замечательная, более поздняя «Пралайя». В ней он как нельзя более метко выразил самую суть современного мира: «…и вот кончается родное бытие, и мир чужой выходит из пеленок».
