Всем было понятно, что злостная нарушительница спокойствия запаркована где-то рядом, возможно прямо у заведения. Вскоре выяснилось и другое. Как только взбудораженный галдеж сменился молчаливо-неодобрительным покачиванием голов, один из собутыльников толстого поставил кружку на стол и во всеуслышанье заявил:
— Это ж твоя орет.
Или нет:
— Это ж твоя орет, Ноэль.
Да. Точно. Парень назвал его Ноэлем. Уже хорошо: теперь Кристи знает, как его зовут.
— Это ж твоя орет, Ноэль!
В ответ на это толстый парень с одутловатым лицом по имени Ноэль лишь пожал плечами:
— Что дальше?
— Ну, я просто…
— А просто, блин, ничего не надо делать…
— Но ведь…
— Теперь просто заткни пасть.
Потом он взял стакан. Пока он молча пил, уставившись прямо перед собой, на дворик опустилась тишина — почти абсолютная, почти ледяная и крайне недружелюбная. Из звуков остался только один — нескончаемый и давящий на психику вой автомобильной сигнализации. Кристи огляделся по сторонам. Было видно — народ боится щенка. Кристи от этого корячило. Да кто он такой, в конце-то концов? Один из бандюганов, чьими подвигами пестрят газеты?
Ноэль еще раз глотнул, еще раз затянулся. Время как будто притормозило. Тишину нарушила пожилая женщина за соседним столиком.
— Милый, — сказала она, — сходил бы ты, а то у меня уже голова раскалывается.
Ноэль затушил сигарету, поднялся из-за стола. Тут выяснилось, что он настоящий бугай — не просто жирный, а еще высоченный и широченный в придачу. Только он подошел к двери, ведущей в паб, как она открылась — во дворик вышел бармен. Глядел он хмуро и недобро — чувствовалось, мужчина настроен серьезно.
— Спокойно, друг, — сказал ему Ноэль, проплывая мимо. — Смотри не пёрни.
И меньше чем через минуту сигнализация смолкла. Ноэль не вернулся, и постепенно жизнь пивного дворика вошла в свое привычное русло.
Сейчас здесь куда спокойнее: до ночи, как и до зимы, рукой подать. Сейчас куда темнее, куда холоднее. Молодые люди вжались друг в друга, как два замерзших воробушка, и еле-еле перешептываются. Два старожила пребывают в состоянии медитативной задумчивости: за все время они не обмолвились почти ни словом. Ноэль единственный, кому тишина тягостна и непривычна; он готов донимать незнакомцев, насильственно втягивать их в беседу, лишь бы не сидеть вот так — в молчании.
— Тут как-то вечером от нефиг делать смотрел, блин, «Дискавери», — говорит он, закуривая новую сигарету. — В море-то, оказывается, более двухсот видов акул водится!
