— Да, сын Катерины, Ноэль. Пацан, конечно, по уши увяз в дерьме — нельзя сказать, что я удивлен. Но от этого не легче.
Нортон опять выдыхает. Ну и дела!
— Короче, я умчался, — продолжает Ноэль, — и забыл на барной стойке папку, мою папку…
— Да, — отвечает Нортон, — папка в порядке, я ее взял.
— Это хорошо: она мне понадобится. Уже сегодня. Мне там нужно кое-что проверить…
— Послушай…
— …Перед завтрашним разговором.
— Ноэль, ну хватит уже.
— Нет.
— И что, блин, прикажешь говорить Рэю Салливану?
— Я не знаю. Скажи ему правду.
— Ноэль, какого…
— Пэдди, прости, но так… так нельзя.
Нортон пялится в окно, на Уиклоу. На другой стороне улицы — несколько молодых девушек. Холод им нипочем: они в коротких легких платьицах. Километры плоти наружу: ноги, руки, спины — все обнажено, но не влечет, не привлекает. Девицы напоминают стайку странных животных, рыщущих в поисках еды и пристанища. Одна подотстала, пьяненько бредет по тротуару. Нортон задумывается о своей дочери, представляет ее в подобной ситуации. Его захлестывает волна настоящих — неподдельных и весьма мелодраматичных — эмоций. Наролет иногда проделывает такие трюки: выжимает из него слезу, пробивает на сантименты. И пусть: ему так нравится, он даже жаждет этого.
— Пэдди?
Нортон приходит в себя. Смотрит на торпеду, пытается сосредоточиться.
— Ладно, ладно, — произносит он. — Ноэль, не хочу больше спорить: дело твое. Давай встретимся — я отдам тебе папку.
— Я могу к тебе домой заскочить.
— Не надо. — Нортон медлит, закрывает глаза. — Я пока в городе. Давай где-нибудь на полпути пересечемся.
— Идет.
Они договариваются. На парковке за «Мораханом». Через сорок пять минут.
— До встречи.
— Ага.
Нортон застывает с трубкой в руке. Ему кажется, телефон весит целую тонну.
Видит Бог, он никогда не желал этого.
В девелопменте он уже более тридцати лет. За эти годы наваял бесчисленное множество гостиниц, жилых кварталов, офисных центров, парочку-другую торговых комплексов — и здесь, и в Великобритании. Он заработал приличную репутацию — себе, друзьям — и денег немало… И не позволит какому-то офигевшему сучонку, этому Ноэлю Рафферти, спустить все прямиком в унитаз…
Нортон качает головой.
…И уж точно не из-за такой лабуды…
Нортон неожиданно подносит руку к груди, морщится.
Он не шевелится, почти не дышит, считает секунды: пять, десять, пятнадцать. Это что еще за новости? Просто перехлест эмоций или действительно аритмия? Просто сигнал или предвестник чего-то серьезного — обширного инфаркта, например?
