— В конце концов, все это лишь потому, что мы не мужчины, — весело говорит Сусси, но из ее уст эти слова звучат немного фальшиво.
Подруга гладит по голове свою дочь, играющую у ее ног с вырезанным из дерева попугаем, и продолжает:
— Ты только подумай о них, Северина, о наших землячках, которые остались верны искусству, вместо того чтобы выйти замуж; разве они не мужчины в душе? Подумай об их значимости, об их дерзновении. Та женщина, которая сделала скульптурный рельеф для нашей ратуши, — я видела, как ее во всеуслышание хвалили, и все же мне было ее жаль.
Причина, по которой дом Сусси напоминает мне джунгли, кроется в его декоре. Такой в наше время не редкость, но слишком уж он не соответствует аскетическому вкусу моего дорогого Виктора. Ниспадающие, как огромные кулисы из бархата и парчи, портьеры, с которых свисают кисточки бахромы, а в комнату втиснуто столько мебели, что она еле там помещается, и обходить ее — словно вести лодку вдоль опасных отмелей. Мало того что комнаты загромождены дорогой мебелью — каждая горизонтальная поверхность, включая крышку фортепиано, заставлена хрупкими декоративными предметами. Как-то после обеда у Шёнхайдеров Виктор сказал мне:
— Если бы только люди открыли глаза на то обстоятельство, что несколько хороших вещей могут придать комнате намного больше изысканности, чем огромное количество посредственных.
Неумеренность, по его мнению, уродует комнату. Восприятие моего мужа такое незамутненное по сравнению со вкусом большинства.
Не говоря об этом ни слова, я смотрела, как Сусси, чьи золотисто-каштановые волосы были искусно собраны на затылке, то и дело тянется к серебряной вазе за конфетой, иногда кладя ее в рот Матильде Эмилии, которая училась ходить среди своих игрушек, раскиданных по полу вокруг нас (Арлекин в шелковом костюме, лошадка с настоящей гривой, фарфоровая кукла в белом кружевном платье для крещения), а иногда — себе в рот; ее губы были в сахарной пудре. Я не могу сказать, счастлива ли она. Даже принимая во внимание ее беременность, я не могу отделаться от ощущения, что подруга стала более приземленной и флегматичной, чем прежняя резвая Сусси.
Сусси протянула мне вазу с конфетами.
— Северина, ты слишком во многом себе отказываешь, — произнесла она с тенью былого юмора в голосе. — Твои жертвы, твое отречение… ты очень сильно напоминаешь мне монахиню, дорогая. Никаких развлечений, ни мысли о праздном времяпрепровождении…
На этих словах Матильда Эмилия разревелась, требуя дать ей бьющуюся пастушку с этажерки, поскольку не могла до нее дотянуться. Сусси пришлось позвонить, чтобы пришла няня.
