Во все это время я сидел на «Саленге» и смотрел на эту печально-величественную картину.
Вот первый мой шаг в военном деле — эти обоюдные выстрелы с нашей стороны и неприятельской были моим крещением огненным. Трусость во мне не обнаружилась никаким признаком. Я не имел этого чувства самосохранения, не укрывался от опасности; напротив, мной овладело какое-то любопытство, мне хотелось видеть, что делается. По расписанию к бою я назначен был командовать в нижнем деке четырьмя пушками, но охотно согласился поменяться местом с товарищем своим, который имел назначение на баке, месте совершенно открытом. Это я сделал потому, что с бака все видно, тогда как на палубе не многое можно увидеть.
Остатки «Всеволода» течением несло мимо нашего корабля. Какой безмолвный укор предательства! И на нас, юношей, эта сцена действовала сильной грустью. <…>
Поучившись осень и зиму в корпусе, весной гардемарины <снова> отправились на флот для практических занятий. Я с товарищем моим Гунарьевым был назначен на люгер «Ящерицу» под командой лейтенанта Арцыбашева. <…> Бриг «Гонец», корвет «Шарлотта» и наш люгер назначены были конвоировать в Або транспорты с провиантом. Открытым морем перехода этого сделать было невозможно, потому что морем владели англичане. Необходимо было пробираться около берега шхерами. <…> Мы ожидали, что неприятель атакует нас гребными своими судами, и действительно, к одному из фрегатов от другого пристали баркас и катера. Мы ожидали, что вот они пойдут на нас; но англичане раздумали и оставили нас в покое. Едва ли это нападение было бы удачно англичанам. Атаковать гребными судами парусные, вооруженные орудиями большого калибра, всегда опасно, а в этом случае успех был невозможен, потому что гребных судов у них было недостаточно.
Из Або люгер «Ящерица» назначен был в крейсерство <…>. Военные действия подходили к концу, и мы не имели никаких встреч с неприятелем. В июле месяце мы конвоировали шведскую яхту, на которой был уполномоченный от шведского правительства для переговоров о мире. <…> Осенью люгер возвратился в Кронштадт, а мы — в корпус. <…>
Выдержав в 1810 году третий гардемаринский экзамен, последний практический поход мы делали на корпусном фрегате «Малом». Мы постоянно останавливались на якоре на Петербургском рейде и прогуливались между Петергофом и Кронштадтом. <…>
В мое время в Морском корпусе при выпуске было повторение всего пройденного, и несколько раз. Началось с классного повторения; потом был назначаем так называемый корпусный экзамен. Экзаменаторы были избираемы из преподавателей, и к ним назначались гардемарины не их классов; экзаменаторами были также некоторые из корпусных офицеров. После этого экзамена был флотский экзамен, на который приглашались морские офицеры, находящиеся в Петербурге, и из Кронштадта. Это был по большей части экзамен практический. Наконец, главный экзамен, на который приглашались ученые. <…>
