— А мадам Пинеда уже ушла. Она была со своим сынишкой.
— С сынишкой?
— Они купили игрушечный автомобиль и коробку французского печенья.
Позже Марта мне позвонила. Голос у нее был прерывистый, испуганный, и она очень торопилась.
— Я говорю с почты. Анхела оставила в машине.
— Он ест французское печенье?
— Французское печенье? Откуда ты знаешь? Дорогой, я никак не могла прийти. Когда я вошла в лавку, я застала там Анхела с нянькой. Мне пришлось сделать вид, будто я пришла покупать ему подарок за хорошее поведение.
— А он хорошо себя вел?
— Не очень. Нянька говорит, что они видели, как я выходила из лавки на прошлой неделе, — хорошо, что мы всегда выходим врозь! — Анхел захотел поглядеть, где я была, и нашел на полке свое любимое печенье.
— Французское?
— Да. Ох, он пришел за мной на почту! До вечера. На том же месте.
Послышались гудки.
И мы снова встретились у статуи Колумба в ее «пежо». В тот раз мы не обнимались. Мы ссорились. Я сказал, что Анхел избалованный мальчишка, и она это признала, но, когда я сказал, что он за ней шпионит, она разозлилась, а когда я сказал, что он становится таким же толстым, как отец, она чуть не дала мне пощечину. Я схватил ее за руку, и она закричала, что я ее ударил. Потом мы нервно расхохотались, но ссора продолжала медленно кипеть, как бульон для завтрашнего супа. Я пытался воздействовать логикой:
— Тебе надо сделать выбор. Так продолжаться не может.
— Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались?
— Конечно, нет.
— Но я не могу жить без Анхела. Он не виноват, что я его избаловала. Я ему нужна. Я не могу калечить ему жизнь.
— Через десять лет ты ему не будешь нужна. Он начнет бегать к мамаше Катрин или спать с твоей горничной. Правда, тебя уже здесь не будет, ты переедешь куда-нибудь в Брюссель или в Люксембург, но публичные дома для него найдутся и там.
— Десять лет — долгий срок.
— И ты уже будешь пожилая женщина, а я совсем старик. Такой старик, что мне уже все будет безразлично. И ты останешься с двумя толстяками... Но зато с чистой совестью. Ее ты убережешь.
— А ты? Небось тебя разными способами будут утешать разные бабы.
В темноте, под статуей, голоса наши звучали все резче и резче. Как все подобные ссоры, эта кончилась ничем, оставив после себя только рану, которая, как всегда, быстро затянулась. В душе хватает места для множества ран, прежде чем почувствуешь, что там не осталось живого места. Я вылез из ее машины и пошел к своему «хамберу». Сев за руль, я стал выводить его на дорогу. Я говорил себе, что это — конец, игра не стоит свеч, пусть живет со своим гаденышем, у мамаши Катрин найдется много женщин покрасивее, да к тому же она немка. Проезжая мимо, я злобно крикнул, высунувшись из окошка: «Прощайте, фрау Пинеда!» И увидел, что она плачет, согнувшись над рулем. Мне надо было хоть раз с нею проститься, чтобы понять, что я без нее не могу жить.
