Он был также услужливым фотографом — любителем. Мать Лотты уговорила его сделать семейный портрет по случаю рождения Эйфье. Она пригласила его в майский воскресный день; в саду, над белой скамейкой, выбранной в качестве центрального объекта, под крышей дома висело ласточкино гнездо — снующие туда-сюда птицы трудились изо всех сил, стараясь обустроить свое жилище. Перед приходом фотографа царило нервозное оживление; до последнего момента еще штопали и гладили платья. Отец Лотты отказался надеть другой костюм. Он не собирался позировать: по его мнению, только монархи имели право увековечивать себя и свои семьи.
— И о чем мне с ним говорить? — спросил он с пренебрежением.
— Ни о чем говорить с ним не надо, — сказала его жена. — Он сфотографирует нас, я по-дружески угощу его кофе, а ты предложишь сигару.
Отец, однако, оставался склонным к саботажу, наслаждаясь властью, которую подарил ему этот случай.
Когда прибыл фотограф, приволокший с собой тяжеленную телескопическую камеру и штатив, отца нигде не могли найти. Неотразимая в своем кремовом, в красных маках, платье, мать Лотты проводила фотографа в сад. Пока под ее руководством он устанавливал свою аппаратуру напротив скамейки, в сад просочились ее отпрыски. Мисс, работавшая в шляпном магазине, облачилась в костюм коньячного цвета и шляпу в виде перевернутого птичьего гнезда из пальмовых листьев. Застегнув на все пуговицы серое закрытое платье и наотрез отказавшись снять очки, Мари предпочла навеки остаться гадким утенком в семье. Похожие на спустившихся с неба ангелов, Йет и Лотта скованно топтались в сторонке в белых шелковых платьицах с рюшами и оборками. Кун, тот малыш, о котором думала Лотта, провалившись под лед, не пожелал надеть брюки, чтобы прикрыть шрамы на коленках.
По просьбе фотографа мать, с новорожденным на руках, заняла место в центре скамейки. Для создания нужной композиции с обеих сторон к ней прильнули шелковые платьица. За ними встали остальные; шипы плетистых роз кололи их спины.
— Прекрасно, — пробормотал он, рассматривая живую картинку из-под объектива. — А… где господин?
— Господин не в духе, — сказала мать Лотты. — Мы не хотим с ним фотографироваться, когда он в таком настроении.
— Тогда попрошу улыбочку.
Уставившись в объектив, они старались забыть обструкциониста и поперечника; вокруг кричали ласточки, легкий ветерок принес с собой аромат сирени; фотограф склонился над волшебным ящичком. Все располагало к приятному времяпрепровождению, если бы не пустое место в центре за лавкой, где, положив руки на плечи матери, должен был стоять их отец. Фотограф вымаливал улыбки. Все напрасно. Только Мисс, подобно кинозвезде с томным взглядом следившая за черным глазком, соблазнительно улыбнулась. Кун до крови расковырял засохшие ранки на коленках.
