- Наоборот, только так и будет правильно, когда ты уже не принадлежишь себе, но и не требуешь ничего. Настоящая любовь никогда не станет насиловать или досаждать, иначе любит не другого, а свое представление о любимом. Знаешь, я очень признателен, все мы признательны – из-за чувства долга мы лишили себя права любить. При нашей работе это просто немыслимо: то ты здесь, а на другой день уже за тридевять земель, и сколько всего… это только кажется что мы лодыри и у нас одни пикники и бесконечные разговоры о жизни. Говорить без слов можно говорить только со своими.
- Я вовсе так не думаю – она отрицательно мотнула головой – я пока мало что видела, но даже этого хватило чтобы оценить все что вы сделали. У нас через одного поголовная нищета, мы не живем, а выживаем в мире ставшем большой Зоной. И если здесь ее усмирили, принося в жертву себя, то у нас приносят в жертву своим интересам. У нас нет мутантов, но выродившийся беспредел бюрократизма и повального воровства пожирает всех. Нет аномалий, но через одну зоны экологических бедствий, чистых мест нет, дети рождаются сразу больными и слабыми. Мы обречены и нас уже нет.
Григорий, сраженный ее словами курил, всматриваясь в пламя:
- Завидую я Браме, по-доброму завидую. Любить это счастье, а любить взаимно счастье вдвойне. Я так не смогу.
- Почему? Здесь нельзя говорить определенно, она случается без нас и не спрашивает когда прийти и уйти. Ведь любим не за что-то, любим вопреки. Сейчас мне подумать страшно, а что если бы я опоздала хоть на пять минут, или пошла другой дорогой, мы никогда бы не встретились. Но мы встретились, встретились вопреки.
Григорий едва заметно усмехнулся:
- Кто бы мог сказать что меня, доминуса со стажем, будет учить любви юная синхротка. Не обижайся.
- В ваших устах это звучит как похвала. Еще сутки назад я была обыкновенной серой мышкой и только мечтала о любви, плача в подушку от бессилия, одиночества и ненужности, думая, что лучше умереть, чем жить вот так, а сегодня я здесь.
- Видимо, так надо, ты нужна миру более, чем можешь представить. Но уже поздно, светает. Мы заболтались.
- Знаете, Григорий, за одну такую ночь, за один такой день не жалко отдать жизнь.
- Зачем ее отдавать? Этот мир твой, это все твое и этого уже не отнять. А теперь иди-ка ты спать, а я подумаю о любви.
Она проснулась от пробившегося сквозь верхушки сосен солнечного луча. Потянулась и вдруг облилась холодным потом, замерла, боясь открыть глаза. А что если все это снилось, что если все это был сон, невозможный сон куда реальнее яви? Напряжено прислушалась, боясь услышать привычный гул стоявших в пробке левобережки машин и бряцание лифта, но вместо этого услышала плеск и довольное фырканье. Соберясь с духом открыла глаза, увидела полог палатки, рывком сбросила одеяло и боясь проснутся пулей бросилась к озеру. Вода обдала ледяной волной, вонзаясь сотнями игл, но она шла навстречу Браме и вдруг бросилась ему на шею. Путник растерялся и потеряв равновесие рухнул на спину. Наташа, испугано взвизгнув нырнула следом, но он взлетел вверх как исполинский кит, бухнулся на гладь и заключив в объятья засыпал ее лицо поцелуями. Кинувшийся спасать утопающих Ирис, покраснел как рак, и повернувшись незаметно скрылся из виду. Из палатки показался всклоченный Шуня:
