Вот о чём мечтал в детстве я? Ну, правильно — о еде. Как всякий ребёнок, переживший Войну, родившийся в Войну, или родившийся сразу после Войны — я мечтал о еде.
До умопомрачения. До полной невозможности воспринимать мир как-то иначе, нежели через призму гипотетической съедобности предметов.
Когда вернулся отец, я уставился на его культю — стоял и заворожено смотрел на ногу, заканчивающуюся чуть выше колена. Он подумал, наверное, что я испугался его увечья, и, улыбнувшись, легонько хлопнул меня, восьмилетнего скелетишку, по плечу: не боись, мол, всё в порядке.
А я очнулся, поднял на него глаза и тихо спросил: «Папа, а ты ногу всю съел?!»… Он рванул меня к себе, и то ли ткнул меня носом в своё плечо, то ли сам зарылся в меня лицом — и заплакал, тихонечко поскрипывая зубами…
Как он работал потом… Как все они, одноногие, однорукие, или совершенно здоровые, но все до одного — со страшными глазами, пронзительными и яростными, — работали тогда. Разбирали завалы, строили, убирали с улиц искорёженную технику, снова строили: дома, школы, больницы, университеты, заводы, аэропорты, дороги. По всей огромной, возрождающейся через десятилетия после развала, великой стране стоял сплошной треск мышц.
И выстрелов. Потому что никуда не делись фашисты — они просто потеряли хозяев. Никуда не делись предатели — они просто лишились кормушки. Ничего особенного не сделалось с негодяями — просто наступил мир и они полезли из щелей, в которых затаились на время войны.
Те же фашисты, те же предатели и те же негодяи, с которыми отец воевал, будучи солдатом, стали убивать, грабить и обманывать воспрянувших было людей — и тогда отец стал воевать, как милиционер.
А я тогда всё мечтал об одном: наесться досыта. И потом, когда мечта эта стала сбываться всё чаще и чаще, почему — то ничего на смену ей не приходило, никаких новых жажд.
До того дня, когда оперативную группу отца не сожгли прямо в участке из трёх «хашимов».
Это была одна из крупнейших рэкетирских банд если не в Союзе, то в республике — точно. Я не успел, конечно, поучаствовать в их поимке, но потом наверстал за счёт других. Потому что уже точно знал, чего хочу больше всего: истреблять тех, кто паразитирует на мирной жизни, кто цинично рушит вселенную свободных людей, созданную моим отцом на дымящихся руинах ада.
Треть века я мечтал об одном: ловить их, сколько хватит сил. И эта мечта тоже сбылась, и даже более того: сил ещё предостаточно, а ловить, собственно, уже особо и некого.
