Рос я хилым, стеснительным и даже робким ребёнком. Меня воспитывали мама и бабушка в редко выпадавшие свободные минуты. Отца обожал, но до семи лет виделись редко. Он постоянно воевал, то на монгольской границе, то на фронтах Великой Отечественной. Нашу комнату в Москве на Кировской разбомбили в первые дни войны и, вернувшись из эвакуации, мы с мамой и бабушкой полгода жили в дровяном сарае в Сокольниках, а с 44-го в бараке, в районе нынешней останкинской башни.
В медицинской энциклопедии едва ли найдётся детская болезнь, миновавшая меня. Пару раз вообще должен был освободить дефицитную жилплощадь, но как-то уворачивался. Как и былинный Илья Муромец, я много лет «лежмя лежал на печи», то бишь не вставал с постели. К сожалению, на этом сходство наших биографий и заканчивается. Было мне около пяти, когда бабушка Анна Алексеевна, где-то на свою голову раздобыла томик Жюля Верна и начала читать вслух «Таинственный остров». Безбожно коверкая иностранные имена и названия — у бабушки было четыре года церковно-приходской — она прочла роман примерно за месяц. «Господи, Твоя воля» — восклицала бабушка Аня, с трудом выговаривая имена Пенкрофа, Сайреса Смита или Айртона. За Жюлем Верном, последовали Д. Дефо, Р. Стивенсон и далее по списку.
В 44-м отца отозвали с фронта в Москву. Не узнав чужого небритого дядьку, с неделю подозревал в нём то португальского работорговца Альвареса, то немецкого шпиона. По вечерам я ныл и канючил, изводя взрослых просьбами почитать что-нибудь. Со временем в комнате появился маленький братик, все были заняты, пришлось научиться читать самому. Меня записали в детскую библиотеку Центрального Дома Красной Армии. В редкие воскресенья, когда не температурил, мы с бабушкой садились на останкинском кругу в почему-то всегда холодный трамвай, и около часа ехали до «Уголка Дурова», затем шли пешком до ЦДКА.
В библиотеке, как постоянному клиенту, разрешалось самому бродить между стеллажами, и выбирать книги. Я тянулся за наиболее потрёпанными, зная, что они самые интересные, и с замиранием сердца, просил библиотекаршу разрешить взять пять книг. В те годы на руки больше двух книг брать было не положено.
Я жил на два мира, первый — чёрно-белый, пахнущий кислыми щами, но реальный, второй — полный красок и таинственных запахов, индейцев и пиратов. Действительность тех лет скользила мимо, не задерживаясь в сознании. Помню туннель барачного коридора, освещенный лишь шипящими примусами.
