Позднее, когда дорос до чтения Салтыкова-Щедрина, меня восхитила прозорливость великого писателя, упоминавшего о двух обязательных праздниках города Глупова — весеннем, как только сойдет снег, посвященном предстоящим бедствиям, и осеннем «Празднике Придержащих Властей», напоминавшем о бедствиях уже испытанных.
В праздничные дни улицы города были целиком в нашем распоряжении. Вечерами легавые куда-то исчезали, законопослушные граждане не высовывали носа, и пьяные компании бузили на каждом углу.
Золотое было времечко, рисковое. С улицы можно было и не вернуться.
Холодное лето 53-го стало для нас горячим. В город хлынули толпы амнистированных из зон Поволжья. Политические не задерживались, а уголовная братия надолго осела по хазам и малинам. Временами появлялись залётные — молодёжные банды из Казани. Средь бела дня три-четыре человека окружали прохожего и, приставив ножи к телу жертвы, раздевали бедолагу. Ограбления совершались мгновенно.
Финки прятали в рукавах пиджаков и крепили к руке резинками, достаточно было тряхнуть рукой, и нож оказывался в ладони. Называлось это «заладонить перо». Для войны с казанскими в городе объединялись даже кровные враги — «заводские», «заречные», «вокзальные» и «центральные», к которым принадлежала наша кодла.
Мой авторитет в школе и во дворе рос по восходящей, я еще не сознавал, что поднимаюсь по лестнице, ведущей вниз. Не скрою, льстило восхищение одноклассников и жажда к лидерству затмила все прочие амбиции. Метаморфозы, происходившие под влиянием улицы, мама заметила давно и, конечно, забила тревогу: но синяки, порезы и ссадины я объяснял травмами, полученными на тренировках, а с моим курением дома уже смирились. Всё чаще приходилось врать и изворачиваться, родительская опека надоела, учение в школе казалось нескончаемым, а главное, не нужным. Несколько раз со мной серьёзно беседовал отец, хотя, судя по-всему, большого значения моему поведению он не придавал, считая это издержками переходного возраста. Меня же больше волновали прыщи на лице и нежелание усов расти быстрее.
Я не раз втайне от отца скрёб бритвой пушок над верхней губой в надежде ускорить их появление.
Мне было лет пятнадцать, когда произошла знаменательная встреча с человеком в полном смысле слова приложившим руку к моему воспитанию, и знакомство с которым, едва не закончилось плачевно.
Как-то ранней весной, помню звенела капель, по дороге из школы завернул в наш сарай. В углу в сломанном кресле в окружении нескольких пацанов восседал Вица-мариец. Компания резалась в «буру».
