В тринадцать лет отец подарил часы, сказав при этом, что по древнееврейским законам я стал взрослым мужчиной и теперь несу ответственность за свои действия. Это событие я отметил, как положено, распив в сарае с Вицей-марийцем пару бутылок «Волжского плодово-ягодного», а затем, куражась на танцах в парке культуры, оскорбил кого-то из кодлы «вокзальных», после чего с ними началась очередная затяжная война.
Родители не теряли надежды вырастить из меня, если не нобелевского лауреата, то хотя бы интеллигентного и порядочного человека, школа, руководствуясь педагогическими изысканиями Н. Крупской и материалами партийных съездов, кроила дубинноголового патриота, а улица безжалостно била по ушам, назидательно повторяя простую житейскую истину: место слабого — у параши. Что могло вырасти на трёх ветрах и скудной почве, да еще в условиях резко континентального климата? Конечно, не стройный кипарис, украшающий дворцовые аллеи. Вот и появилось нечто, похожее на куст саксаула с хрупкими ветвями, но прочными, уходящими в глубину узловатыми корнями. Не очень красиво, зато вполне жизнеспособно, даже в обществе, где социализм утвержден «окончательно и бесповоротно».
Лет в четырнадцать я почти забросил учебники, коктейль из пассионарной славянской и авантюрной семитской крови, забурлил в полную силу, а тут еще и гормоны проснулись. Так что дальнейшие события развивались по сценарию, описанному в известной песне:
Сын поварихи и лекальщика
Я с детства был хорошим мальчиком,
Но мне, не пьющему тогда еще,
Попались пьющие товарищи…
А дальше, как водится «пришли морозы, увяли розы» и появились «родительские слёзы». Так оно всё и было.
Года два назад (для такого Мафусаила, как я — это вчера), решился оперировать катаракту. Левый глаз починили без труда, а с правым всё пошло как-то не так. Заморозка быстро прошла, видимо сэкономили сволочи-социалы, я стонал и скрипел зубами, хирург матерился, сестричка просила потерпеть. После операции, доктор недовольным тоном спросил, не били ли меня когда-нибудь по голове. По его словам хрусталик в глазу болтался, как желток в яйце. Хотелось ответить поостроумнее, но соображалось плохо, и я буркнул: — Неоднократно. И по голове тоже.
И опять вспомнились последние школьные годы, вернее, обрывки этих лет.
В седьмом классе нас объединили с женской школой, но как это произошло, не помню. Память не удержала столь важного события. Конечно же, я страстно мечтал о женщинах, но о взрослых дамах с рельефными формами, хотя признаюсь, плохо представлял себе, что и как с ними нужно делать. Плюгавые чистенькие создания в белых фартучках, сидевшие за соседними партами и чинно гулявшие по коридору, не вызывали никаких эмоций, кроме презрения.
