Вскочил, подошел к Марфе Емельяновне. Она встретила его взгляд, улыбнулась и вдруг, всхлипнув, припала к плечу.
— Ну что вы, матушка, полноте, — обнял ее Лаврентий. — Коли вам хорошо, то и мне радостно. А уж лучше Архипа Антоныча не сыскать…
Долго не мог заснуть в этот вечер Серяков. Он так привык не отделять себя от матушки, так был уверен, что проживет она с ним до скончания дней… Но ведь ей всего сорок два года. А Архипу? Он, должно быть, лет на пятнадцать старше… Может, и вправду найдут счастье после своей невеселой жизни?
Все справедливо и понятно, да не сразу освоишься с такой новостью. Матушка, его матушка, которая столько лет им одним дышала, и вдруг полюбила кого-то и замуж идет…
Глава X
Артель. Новые люди — новые мысли
Тук-тук-тук!..
— Серяков, вставайте, самовар закипает! — Опять стукнул три раза в дверь и зашлепал туфлями дальше. Вот уже стучит к соседям:
— Кюи, вставайте!
— Бернард, вставайте!
Всех разбудил дежурный — обстоятельный немец Линк. Значит, уже четверть девятого, а в девять нужно взяться за штихеля в мастерской.
В незанавешенное окно смотрит июньское солнце, со двора доносится голос разносчика: «Булки-сайки, теплые-мягкие!» — и грохочут ломовые телеги, едущие к Кузнечному рынку.
Звякнула снятая с самовара труба, стукнула дверь на кухне, — Линк пошел вниз, в мелочную лавочку.
Идет вторая неделя жизни в артели «Иллюстрации», вторая неделя, как Серяков просыпается, разбуженный не ласковым голосом матушки, а стуком дежурного гравера.
Самого дежурного будит дворничиха, которая носит воду. Все слышат сквозь сон ее звонок, но вскакивает только дежурный, которому нужно ставить самовар, остальные поворачиваются на другой бок и спят до побудки.
Переезжая в артель, Серяков думал, что будет похоже на жизнь в команде топографов. Но все оказалось иначе — интереснее, веселее. Из новых сожителей и товарищей по работе только Линк был старше его, а Кюи и Бернард еще совсем юнцы, лет по двадцать. Все разные, со своими интересами и вкусами, но все любят свое искусство.
Да и помещение мало чем напоминало казарму в булатовском доме. Квартиру, снятую на Стремянной, заново отделали — везде светло, просторно, чисто. Каждому граверу полагалась своя спальня, хоть и узенькая, в одно окно, — эти кельи перегородили из двух больших комнат. Здесь стояла собственная мебель, каждый устраивался по-своему. Общие столовая и мастерская, каждая в три окна на улицу, были обставлены на широкую ногу: в углу мастерской поместился небольшой станок для пробных оттисков с досок. Над длинным дубовым столом висели две карсельские масляные лампы золоченой меди, которым мог бы позавидовать любой клуб. Не забыты были и развлечения — в столовой стояло новенькое фортепьяно.
