— Моя обязанность, — говорил Тихон, — барина одеть, раздеть, побрить, подать помыться, в кабинете убрать, перья вычинить да бумагу чистую на стол подкладывать. Серебро я, братец, чищу оттого, что без работы сидеть не люблю, а так прислуги у нас вполне довольно: держим еще лакея, повара и бабу-судомойку.
Слушая его, Лаврентий позабавился, вспоминая ливрейного лакея Одоевского. До чего же слуги любят выхвалять важность своих господ! Будто и они от этого важнее делаются. Но вслед за тем несколько оробел. Если Кукольник в чинах и на службе при таком важном лице, так захочет ли он и разговаривать-то с ним, с нижним чином? От одного имени всесильного военного министра трепет охватывал в те времена людей и позначительнее унтера-топографа.
За разговором не заметили, как храп за дверями прекратился. Вдруг раздалось зычное откашливание, шлепанье туфель, и вслед за тем зазвучали минорные аккорды на рояле.
— Встал раньше время, — сказал Тихон. — Начал провизировать, сочинять значит. Пойти доложить?
— Да удобно ли сейчас-то? — усомнился Лаврентий.
— А чего ж? Наиграется еще, что ему делать! Тихон растворил двери и вышел в соседнюю комнату.
Серяков приблизился к порогу. Ему открылась зала в пять окон, стулья по стенам, зеркала в простенках. В дальнем углу, за роялем, профилем к нему сидел барин. Даже если б Лаврентий увидел его в другом месте, все равно сразу узнал бы, так он был похож на карикатуру из «Иллюстрации». Круглый табурет у рояля был ему низок, необычайно длинные ноги в клетчатых панталонах образовали острый угол. Верхняя часть корпуса была облачена в домашнюю, донельзя затертую ярко-синюю атласную куртку с оранжевым воротником и обшлагами. Красное, оплывшее лицо было сосредоточенно, и губы, казалось, шептали что-то. Жидкие волосы встали на затылке торчком — должно быть, со сна.
Эта странная фигура не показалась Лаврентию смешной: так много было в ней сосредоточенности, а в мелодии, которую играл, — грустной задушевности.
«Вот как сочиняют стихи, — думал он почти благоговейно. — Или, может, он и музыку тоже сочиняет?»
— К вам пришли-с! — бесцеремонно громко доложил Тихон, становясь рядом с барином и независимо заложив руки за спину.
Серяков почувствовал, что камердинер перед ним «выказывается» — вот, мол, как у нас вольно.
Кукольник ответил не сразу — казалось, он не слышал Тихона — и не спеша доигрывал мелодию.
— Кто? Чего сюда не пускаешь? — спросил он наконец, сняв руки с клавиатуры, и, повернувшись вместе с табуретом, увидел Серякова за порогом.
