А купец Змеев был им отменно доволен, только не выказывал этого Лаврентию, потому что свято верил — от похвалы люди портятся. В первые дни после приема диковинного дворника, когда тот начал работать, но еще не переехал в подвал, расчетливый старик не ленился вставать раньше обычного и внимательно поглядывать на улицу и на двор, что и как делает унтер.
— Не дворник, а клад, — сказал он через неделю жене.
Оно и действительно было так: дворницкое жалованье сполна оставалось в хозяйском кармане, а все нужное по дому делалось лучше прежнего.
Было еще одно обстоятельство, заставлявшее Серякова даже по праздникам спешить именно к исходу восьмого часа закончить все, связанное с затрапезным дворницким одеянием. Он знал, что около восьми часов в левом флигеле отворятся окна, раздвинутся кисейные занавески и два розовых девичьих лица склонятся над горшками с бальзамином и фуксиями. Там с мамашей жили две дочки бравого фельдъегерского подпоручика, постоянно находившегося в разъездах. Обе сестры были миловидны и как бы невзначай бросали молодому топографу то взгляд, а то и улыбку. Конечно, все население домов купца Змеева хорошо было осведомлено о жизни Лаврентия. И стыдиться нечего: что плохого он делал? А все-таки как-то неприятно было попасться на глаза этим барышням с метлой в руке и в опорках на босу ногу.
К тому же канцелярия квартального надзирателя открывалась в восемь часов, и если нужно было сходить туда, то к этому времени следовало вымыться, выбриться, с ног до головы переодеться, выпить чаю и закусить.
Вот почему, встав в четыре часа, Лаврентий двигался так поспешно, что соседский дворник, с которым, впрочем, он дружил, рассказывал жене:
— А солдат-то змеевский спозаранку ровно колесом ходит.
Но, несмотря на эту напряженную работу, Серяков невольно наблюдал теперь утреннюю жизнь улицы, о которой ничего не знал, прожив в Петербурге более трех лет.
В тот час, когда он выходил из калитки, над городом слышался только благовест к утрене и однообразный звук шарканья тысяч дворницких метел по мостовым и тротуарам. Через час раздавались переливы пастушьего рожка, щелканье кнута и скрип калиток, через которые выпускали коров заспанные хозяйки. Пестрое стадо удалялось к Невской заставе. А навстречу ему в город въезжали крестьянские возы с дровами, сеном, съестной зеленью.
В шестом часу воздух оглашали бодрые голоса каменщиков, штукатуров, плотников. Разминаясь после крепкого сна, дожевывая утренние краюшки, шли они со своим инструментом на постройки, чтоб проработать на лесах до самых сумерек. Кряхтя и охая, к церковным папертям плелись оборванные старики и старухи, ковыляли настоящие и притворные калеки, а к дверям кабаков пробирались пропойцы с испитыми, опухшими и подбитыми лицами. Зычно покрикивая, проезжали к Калашниковским амбарам за Лаврой дюжие ломовики на окованных железом телегах. Огромные, толстоногие, неторопливо ступали кони-тяжеловозы с разноцветными ленточками в расчесанных гривах.
