— Каково-то было матери Новосильцева! — вздохнул студент.
— Она долго горевала и каялась — сын-то был единственный, — продолжала рассказчица. — Вот она и построила церковь на месте той харчевни у дороги, где он умирал, а рядом — богадельню. И камни велела положить на тех самых местах, где они стояли и были смертельно ранены…
— Верно, старуха ужасно мучилась, — отозвался и Серяков, взволнованный рассказом Оленьки.
— Конечно, мучилась, — как бы нехотя согласилась она. — Но подумайте, сколько людей сгубила! Сына, Чернова, девушку бедную, которая в монастырь, говорят, пошла, их мать, ослепшую от слез… Разве это богадельней загладишь?
— Оленька! Мы едва вас нашли! — раздался с дорожки голос Александры Дмитриевны, и между деревьями замелькали платья дам.
— Идемте, мы направляемся домой!..
И на этот раз Лаврентий простился у крыльца голубого домика и поспешил на Озерный.
Шагая длинной дорогой, он вспоминал слышанный нынче рассказ. Вот и опять промелькнули те, чью память так чтил Архип Антонович и чтил недаром…
Потом стал думать, что, конечно, и теперь матери-аристократки норовят породниться только с богатыми и знатными, а остальных людей презирают и унижают… Да разве только матери охраняют от чужаков свое сословие? «В баре лезешь?!» — вспомнилось ему восклицание взбешенного Корфа. «Кто тебя сюда впустил?» — вторил полковник в Эрмитаже… Что ж, пожалуй, и сегодня пора ему подумать, место ли солдатскому сыну в этом барском кружке. Александрина — генеральша, Оленька — чиновничья дочка… В лучшем случае его ждут снисходительные взгляды. Впрочем, судя по сегодняшнему рассказу, Ольга свободна от дворянского чванства… Или зря об этом сейчас думать? Ну, почувствует малейший намек — и уйдет от них без сожаления…
В следующее воскресенье Лаврентий застал общество, состоявшее из нескольких барышень, живших по соседству, и молодых чиновников и студентов в палисаднике перед домом. На вкопанном в землю столике играли в лото. День был пасмурный, решили не гулять и вскоре перешли в гостиную: пили чай, играли в фанты, в колечко и танцевали.
Среди малознакомых людей Серяков только вначале чувствовал себя стесненным. Вскоре это ощущение прошло, верно потому, что главная хозяйка, спокойно-повелительная Александра Дмитриевна, сказала Лаврентию несколько любезных фраз о том, что много слышала о нем хорошего от Наполеона Антоновича, а Оленька явно взяла его под свое покровительство. Она выбирала Лаврентия в фантах, танцевала с ним чаще, чем с другими, и с интересом расспрашивала о занятиях в академии, о профессорах, о тех художниках и писателях, которых видел. Особенно заняли ее рассказы о скульпторе Клодте, о Глинке, чьи романсы она очень любила. Когда Серяков рассказал ей, как его взволновал «Жаворонок», Оленька, казалось, поняла с полуслова и так ласково, сочувственно глянула, как, право, еще никто никогда на него не смотрел.
