"Смерть – это ужас, я стараюсь гнать от себя мысли о ней.
Но когда услышишь про такое, или когда мне нездоровится, или когда бывает скверно на душе, я вспоминаю, что смерть – вот она, близко, и начинаю думать о всем нехорошем, что делала в жизни, и о нас с тобой, и не знаю, что будет дальше, и мне становится страшно. Я такая одинокая, котик, и такая несчастная, и ума не приложу, что делать. Я не могу не думать о смерти и я такая неприкаянная, такая беспомощная без тебя. Я не хотела тебе писать – думала, подожду, когда ты снимешь траур и сможешь опять встречаться со мной, но мне было так одиноко, так грустно, котик, что я не удержалась и пишу тебе. Я не могу иначе. Прости! Но я так хочу быть с тобой. Ты у меня один во всем мире. Ты такой добрый, нежный, ты все понимаешь, таких, как ты, больше нет. Я никогда не забуду, какой ты был добрый и ласковый ко мне. И ты такой умный и столько всего знаешь, что я не понимаю, как ты мог заметить меня, необразованную, глупую, и не только заметил, а и полюбил, потому что ты ведь любишь меня немножко, правда, котик?"
Мистер Хаттон почувствовал стыд и угрызения совести. Перед ним преклоняются, ему приносят благодарность. И кто, за что? Эта девушка, за то, что он совратил ее! Это уже слишком! Большей нелепости не выдумаешь. С его стороны это был каприз. Бессмысленный, дурацкий каприз – только и всего. Ведь если говорить начистоту, так большой радости это ему не принесло. По сути дела, он не столько развлекался, сколько скучал с Дорис. Когда-то он мнил себя гедонистом. Но гедонизм не исключает известной доли рассудочности – это сознательный выбор заведомых наслаждений, сознательное уклонение от заведомых страданий. Он же поступал безрассудно, вопреки рассудку. Ему заранее было известно – слишком хорошо известно! – что его жалкие романы ничего не принесут, И все же, как только смутный зуд в крови охватывал его, он поддавался ему и – в который раз! – увязал в этих глупейших интрижках. Вспомнить хотя бы Мэгги – горничную его жены, Эдит – девушку с соседней фермы и миссис Прингл, и лондонскую официантку, и других, чуть ли не десятки других. И всякий раз ничего, кроме однообразия и скуки. Он-то знал заранее, как все сложится, всегда знал. И все-таки, все-таки… Опыт ничему нас не учит!
Бедная, маленькая Дорис! Он ответит ей ласково, постарается утешить, но встречаться они больше не будут. Вошедший лакей доложил, что лошадь подана и ждет его у подъезда. Он сел в седло и уехал. В то утро старик управляющий действовал ему на нервы больше, чем обычно.
