Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского | страница 12



Завещание или отписка?

Если начальник Контрразведывательного отдела ОГПУ Гендин забрал пистолет «Маузер», из которого стрелялся Маяковский, то начальнику Секретного отдела Агранову досталось предсмертное письмо-завещание. Он взял его и вышел в переднюю. Жестом позвал Асеева и Катаняна в квартиру напротив. Там какая-то женщина открыла им свою комнату. Они сели за обеденный стол, и Агранов прочитал письмо вслух.

Оно было озаглавлено: «Всем».

Словечко это — лишь часть патетического обращения «Всем! Всем! Всем!», которым предварялось, в частности, переданное радиостанцией «Авроры» в 10 часов утра 25 октября 1917 года воззвание «К гражданам России», сообщавшее, что Временное правительство низложено и на очереди немедленное предложение воюющим странам демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством и создание Советского правительства. Воззвание было составлено В. И. Лениным. И Маяковский писал о Ленине:

Ой
       взвешивал
                        мир
                              в течение ночи,
а утром:
           — Всем!
                           Всем!
                                          Всем это…

Ну, «Всем», так «Всем».

И что же Маяковский сообщает этим «Всем»?

«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил».

Начало первой фразы — обычный для предсмертных писем зачин. В поэме Маяковского «Про это» записка самоубийцы прочитывается именно так:

— Прощайте…
                     Кончаю…
                                    Прошу не винить…

А ссылка покойника на нелюбовь к сплетням — обычная для Маяковского самоирония. Она еще прозвучит как последний аккорд в заключительной фразе самого письма, до приписок: «Счастливо оставаться».

Как будто позабыв о том, что письмо предназначено «Всем», Маяковский начинает обращаться к поименованным лицам. Сначала:

«Мама[54], сестры[55] и товарищи, простите — это не способ (другим не советую)…»

Здесь, конечно, видна попытка загладить неловкость того, что самоубийством кончает недавний страстный агитатор против самоубийств.

В этой жизни
                    помереть
                                  не трудно.
Сделать жизнь
                           значительно трудней, —

всего четыре года назад задорно вбивал он в головы почитателям Сергея Есенина[56]. И вот сам выбрал его путь.

«…но у меня выходов нет».

Этого можно было и не писать. Как говорится, у всех выходов нет. Или надо было тотчас перейти к подробностям. Но вместо них: