* * *
Однажды рава Нафтали спросили, почему он так часто рассказывает притчи.
Он усмехнулся и сказал, что для того, чтоб узнать это, вопрошающему придется выслушать еще одну:
«Некогда Правда ходила по улицам голая, в чем мать родила. Это, конечно, не понравилось людям, и никто не пускал ее к себе в дом. Однажды, когда грустная неприкаянная Правда бродила по миру, она встретила Притчу, одетую в красивые яркие одежды, радовавшую глаз. Притча спросила Правду:
— Почему ты ходишь по миру такая грустная?
Правда печально опустила голову и сказала:
— Сестра моя, я уже стара, поэтому люди отворачиваются от меня.
— Не может быть, — сказала Притча, — что люди удаляются от тебя потому, что ты стара. Я вот тоже не моложе тебя, но чем старше становлюсь, тем больше людей восторгается мною! Я открою тебе секрет: люди не любят простых, открытых вещей. Они предпочитают, чтобы истины были скрыты и приукрашены. Давай я тебе подарю несколько своих красивых платьев и покажу тебя миру, ты сразу увидишь, как полюбят тебя люди.
Правда приняла совет Притчи и оделась в ее красивые одежды. И действительно, никто не убегал от нее, и ее принимали с радостью и с улыбкой. С тех пор Правда и Притча не расстаются».
Бааль Шем узнал, что один из его учеников тайно записывает все, что он говорит. Он собрал всех учеников и спросил: «Кто из вас записывает то, чему я вас учу?» Ученик тут же признался и подал свои записи учителю. Баал Шем внимательно изучил их, а потом сказал: «Но я такого не говорил! Ты не слушал меня ради Небес, поэтому тебя обволокли силы зла и твои уши слышали то, чего я не говорил!»
И. Эренбург
Из повести «Тринадцать трубок»
…Когда ослу говорят, что впереди ночлег, а позади овраг, осел ревет и поворачивается назад. На то он осел. А кроме ослов, никто против истин явных и вечных возражать не станет. Когда салоникский старьевщик Иошуа попросил у меня за старую трубку из красной левантской глины с жасминовым чубуком и янтарным наконечником две лиры, — я смутился, ведь в табачной лавке такая же трубка, чистенькая, новая, без трещин, стоила всего два пиастра. Но Иошуа сказал мне:
— Конечно, лира не пиастр, но и трубка Иошуи — не новая трубка. Все, созданное для забавы глупых, старея, портится и дешевеет. Все, созданное для услады мудрых, с годами растет в цене. За молодую девушку франтик платит двадцать пиастров, а старой потаскухе он не даст и чашки кофе. Но великий Маймонид в десять лет был ребенком среди других детей, а когда ему исполнилось пятьдесят лет, все ученые мужи Европы, Азии и Африки толпились в сенях его дома, ожидая, пока он выронит изо рта слово, равное полновесному червонцу. Я прошу у тебя за трубку две лиры, ибо каждый день я ее семь раз курил, кроме дня субботнего, когда не курил вовсе. И в первый раз я ее закурил после смерти моего незабвенного отца Элеазара бен Элиа, мне было тогда восемнадцать лет, а теперь мне шестьдесят восемь. Разве пятьдесят лет работы Иошуи не стоят двух лир?
