В этом смысле Бакунину нечем было себя удивить. Ходили слухи, что отсутствующий орган был отрублен еще в детстве братом его друга в драке на игровой площадке, однако достоверности в этом вопросе никакой. Представьте себе, прожить всю жизнь без мужского достоинства, то есть быть полной противоположностью Кэрол, когда в мошне у вас практически совсем ничего нет. Такая, с позволения сказать, крайняя степень избыточности, когда там, где должен быть он, ничего, кроме пушка. Вы превращаетесь в самого настоящего плюшевого мишку, а во время полового акта вам ничего не остается, кроме как яростно тыркаться носом. Если честно, я считаю, что такие гнусные головорезы, как Генри и Микки, вполне заслужили, это был всего лишь немного запоздалый визит Mohel. Представляю себе, как они вместе, ну, вы понимаете, сидят в преисподней: Бакунин в бороде, Джеймс отсвечивает плешью. Над ними все насмехаются, шпыняют, опускают. У них столик в кафе ужасов на гнилостном берегу Стикса. Гигантские сперматозоиды, похожие на доисторических стрекоз, жужжат над ухом, их заставляют поглощать шпанскую мушку горстями под неусыпным оком моего старинного друга Геринга; возможно, к ним соглашается подсесть леди Чаттерлей, а время от времени присоединяется Piers Gaveston. Я, видите ли, настоящий кладезь пенисуальной фактологии, глубочайшая такая шахта, может быть, вам интересно послушать [1031 еще немного моей эзотерики? Dommage.
Тут профессор запнулся. Всего на полтона понизив голос, он позволил ему приблизиться к более приветливому и расслабленному звучанию. То и дело проскакивали нотки симпатии, отчего я чуть было не пришел к убеждению, что гневные выпады его — не более чем комедиантство: искусные декорации к чрезвычайно остроумной истории.
— Развитие рассказа — это отдельная тема, не так ли, мой малыш? Писатели утверждают, что сами толком не знают, что же будет дальше, что произойдет, когда очередной лист войдет под валик печатной машинки. То же самое, конечно же, происходит и в жизни. В жизни, в которой шансы, что произойдет хоть что-нибудь, и так до нелепости низки. И все равно, уже постфактум, нам непременно надо блеснуть, приукрасить дешевой мишурой наши бессмысленные переживания и бестолковые идеи, придать им видимость направления. Хотя в наши дни и мишура-то стала такая, что смотреть страшно, — сплошная кинематография. Промасленные стволы мозга, как поршни, выдавливают изнутри лицо какого — нибудь ближневосточного бездельника, развалившегося на дневном сеансе. Однако, при всем при›том то, что Кэрол готовится провернуть, — это чистое вдохновение.
