Открыв глаза, император увидел, что Елизавета уже проснулась. Они поцеловались, а потом молодая тетка игриво спросила:
— Петенька, а что это ты меня ночью называл каким-то странным именем? Я не запомнила, не до того было. Кажется, севрюгой.
— Э… — растерялся Сергей, мысленно матеря себя за потерю самоконтроля, — это я от любви.
Немного подумал и добавил:
— Рыбонька.
Состоявшаяся же на следующий день исповедь выглядела так.
— Грешен, — заявил император, — ибо прелюбодействовал. С кем — сам знаешь, но болтать об этом все равно не моги, а то мне неохота потом каяться в куда более серьезном деянии.
— Много ли нагрешил, сын мой?
— Много, батюшка, — вздохнул исповедуемый с искренним раскаянием. — Днем два раза, потом ночью пять, а может, и все шесть, да еще и утром один.
— Ох, тяжко, — покачал головой исповедник. — Ну разве же так можно? Совсем ты себя не бережешь, государь.
— Да понимаю я, понимаю, и впредь допускать таких излишеств не буду.
Впрочем, если бы молодой человек и захотел нарушить слово, данное своему духовнику, в ближайшие несколько суток у него это просто не получилось бы. В момент исповеди он чувствовал себя сравнительно неплохо, а вот на следующий день началось.
Ходить получалось только не очень быстро, и при этом широко расставляя ноги, попытки же перейти на нормальную походку приводили к ноющей боли в паху. Смотреть на смазливых девиц, а такие встречались среди подчиненных Ершова, получалось только преодолевая отвращение. И воспоминания о незабвенной Стерляди, хоть и оставались светлыми, никаких грешных поползновений уже не вызывали. А ведь предупреждала его преподавательница, чтобы он, дорвавшись, не зарывался! Сам виноват, не послушал умную женщину, вот и ползай теперь на полусогнутых. Хорошо хоть далеко идти не пришлось, церемония подписания "кондиций" состоялась в зале, где за день до того произошла первая встреча с цесаревной.
Сергей и раньше понимал, почему Центр поручил его сексуальную подготовку столь нестандартной даме, а после ночи с Елизаветой окончательно в этом убедился. Ему сделали прививку от юношеской влюбчивости. И, хотя он и тогда отлично знал, что для большинства мужчин идеал женской красоты выглядит совсем не так, но поделать с собой ничего не мог. В восемнадцатом же веке при всем желании не получится найти женщину, хоть отдаленно напоминающую его первую любовь — в этом он уже не боялся себе признаться. Ведь Елизавета, в сущности, довольно привлекательна даже по меркам двадцать первого века. Чуть полновата, но многим это нравится. Они, эти многие, вовсе не считают, что женщину красит умение легко выжимать полуторапудовую гирю. Да наплевать, в конце-то концов. Центр, хоть и преследуя свои цели, все сделал правильно. Там считали, что ему нельзя влюбляться, пока он не соберет, не настроит и не запустит маяк. И он полностью согласен — да, нельзя! Выполнение задачи, которую он сам себе поставил, потребует напряжения всех сил, и отвлекаться на чувства — это значит предать и самого себя, и память о дяде Виталии.
