Моя квартира находилась в Райско на удалении примерно трех километров от главного лагеря. Там был женский лагерь, теплицы и помещения лаборатории для нашей работы по выращиванию растений. Мне была предоставлена комната в отдельно стоявшем доме. Я делил этот дом с моим коллегой, оберштурмфюрером доктором Ц., в задачи которого входил надзор за отделением растениеводства. Он был очень веселым человеком, и в его смехе было что-то сердечно-освежающее. У заключенных он был очень популярен. Даже сегодня ему еще пишут письма бывшие арестанты из Освенцима. Он женился молодым и позднее разрешил своей жене и обоим его детям еще дошкольного возраста приехать к нему. Я позже занял квартиру в построенной теплице. Там я жил вместе с одним ученым из Института императора Вильгельма. Я могу назвать его имя — это был доктор Бёме. После капитуляции его застрелил какой-то озверевший гражданский поляк. Он определенно не причинил никому никакого вреда и был воплощением любезности и готовности помочь.
Первой заключенной, с которой я познакомился, была «Агнес». Агнес принадлежала к «Свидетелям Иеговы», и она была выделена нам как «уборщица». Я хотел расспросить ее о ситуации в концлагере — но Агнес хранила молчание. Другой была госпожа Поль. Ей подчинялась кухня. Она также была «исследовательницей Библии» и раздавала арестантам листовки. Это не было позволено — но в мои задачи не входил надзор за заключенными. Кроме того, мне ее писания представлялись безвредными. В религиозных вопросах я всегда был толерантен. До сегодняшнего дня я не могу отказывать Свидетелям Иеговы в определенном восхищении и уважении. Их можно было запирать в тюрьму из-за их веры, и они страдали, так как они хотели страдать. Они не нуждались в охране, и они могли свободно передвигаться также вне цепи сторожевых постов.
В нашем женском лагере в трех бараках были размещены примерно триста женщин. Это были избранные кадры, которые работали почти исключительно для отделения растениеводства. В основном это были евреи и поляки, и несколько французов. Все очень хорошо говорили по-немецки. У многих были академические звания. Их работа носила научный характер, и они были очень независимы. Фактически происходило так, что не я, а заключенные должны были меня инструктировать, вводя в курс дела. Я попросил их объяснить мне суть их работы, и они делали это с определенной гордостью — я почти мог бы назвать это важничаньем. Однако у меня сложилось впечатление, что арестанты выполняли свою исследовательскую работу с усердием и радостью.
