— Ты несешь чушь! — в ответ завелся Гоша. — Пой тогда в поле или в лесу! Почему бы тебе не давать концерты там? Но тебе требуется слава, слушатели, аплодисменты, цветы! Вот что тебе нужно! И не обманывай себя! Есть такие поступки и понятия, которые вредны и опасны. И от них надо как можно быстрее отказаться. Лёка… — Его голос сорвался. — Лёка… Брось ты эту ерунду, зачем тебе такая дурная, суматошная, грязная жизнь? Она лишена всякого смысла! Постоянная борьба, драчка за первые места, интриги и сплетни! Ты этого хочешь? Об этом мечтаешь? Оставь пение, уйди от своего красавчика, и давай поженимся! Будем жить нормально, как все люди живут, тихо и спокойно! Родим детей, летом будем ездить отдыхать с ними в Прибалтику…
В Прибалтику?.. Белый песок вокруг и жадные липкие взгляды мужиков на ее мать… Лёка усмехнулась и неожиданно остыла.
Слава… Да, вот оно — то самое слово, ради которого она хочет петь… Гоша прав… Или спокойная, тихая семейная жизнь…
— Ты, мальчик, молчи! — уже спокойнее произнесла она. — Мне совершенно все равно, каков этот мир, плохой он или хороший, сложный или простой. И меня даже не слишком тянет его познавать. Я хочу разобраться лишь в одном — как мне в нем жить. Если додумаешься до этого, заодно поймешь, каков он, и осознаешь свое собственное место и назначение.
Лёка развернулась и ушла. В коридоре ей снова попалась на пути Гошина страдальчески-безмолвная мать.
Кирилл во многом винил себя. Почти во всем. Он не нашел контактов с женами, проворонил дочерей, увлекался женщинами… Наверное, это главное.
Только его обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от сырости, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле. Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная, слежавшаяся, сбившаяся в жестко-каменную твердь. Там собака и зарыта… И эта собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз — собственная обида Кирилла на женщин.
Он безуспешно пробовал отучить себя перечислять и вспоминать все ее многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо, и нельзя валить все на других, когда сам виноват. Но, помимо воли, память то и дело упрямо, настойчиво напоминала о поведении и поступках его любимых баб. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Кирилла уже не находилось. А если честно, он не очень пытался сопротивляться. И даже радовался ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения жене.
