Положил трубку и говорит мне:
— Он считает, что газете по этому вопросу все-таки выступить надо. Не подтвердились факты — и очень хорошо. Так и написать: факты угодничества и подхалимажа медленно, но верно уходят в прошлое. А в нашей конторе ушли вообще. Радостно сознавать. И так далее. И написать, конечно, не фельетон, а такие, знаешь, мажорные заметки. С оптимизмом. Можно даже с юмором.
— Вы абсолютно правы,— говорю,— Обязательно с юмором. Можно написать, что знакомая нам по прежним карикатурам фигура подхалима, который при встрече с начальством низко кланяется, ушла в прошлое. И если вы хотите увидеть, как раньше выглядели подхалимы, зайдите в секцию карате. Вот там, когда входит тренер, все как один складывают руки на груди, кланяются ему в пояс и бухаются на колени.
— Нет,— говорит директор.— Это как-то надуманно. Какой-то сложный юмор.
— Вы правы,— говорю.— Сложный и дурацкий. Извините, брякнул, не подумавши,— говорю, руки на груди складывая и падая на колени.— Виноват, виноват!
-— Ладно,— говорит он.— Чего еще придумал? Постоял и хватит. Вставай. Это уж лишнее.
— Вставать так вставать! А может, еще постоять? Мне не трудно.
— Какой ты все же спорщик,— говорит директор,— Принципал. Вечно любишь свое доказывать. Ладно, если уж такой настырный — считай, переспорил: можешь еще постоять. Но не позже, чем до конца рабочего дня.
Едва прозвенел звонок, извещавший о конце работы, я, как пружина, с колен взвился и бегом к себе, писать статью о том, что нет у нас в конторе фактов угодничества и подхалимажа. Ни так нет, ни сяк нет. Никак нет!
Борис Николаевич прожил на свете тридцать лет и в настоящее время работал старшим лаборантом в исследовательском институте. Имел жену и сына-первоклассника. Особым умом не отличался, характером же обладал отменным: тут тебе и доброта, и спокойствие, и трудолюбие, и честность. Ценил Борис Николаевич жену, был внимателен к сыну, уважал коллег, терпеть не мог лентяев, жуликов, пьяниц.
Можете себе поэтому представить, как он был удивлен и раздосадован, когда на пороге четвертого десятилетия уловил в своем характере новые, не очень приятные оттенки.
А началось с решительного пустяка: со вздрагиваний при виде ценных вещей или при упоминании о таковых. Впервые он вздрогнул, увидев в «Спортивных товарах» бильярдный стол за восемьсот рублей.
— Это что же, организациям продается?
— Почему?— возразил продавец.— Всем желающим. Хотите, и вы берите.
