В конце коридора раскрылась дверь — там, в светлом проеме, неподвижно стояла Глинская. Я двинулся на свет и вошел в неожиданно высокую, громадную комнату, но всю тесно и как попало заставленную старой мебелью, узкие проходы между которой вели куда-то. За окнами совсем близко качались голые ветви деревьев. От них в комнате было сумрачно и неподвижно. Мне подумалось, что здесь очень легко впасть в мечтательность и предаться одним лишь воспоминаниям. И ошибся.
Я снял пальто и озирался, ища место, куда бы его деть. Глинская подошла и бережно, точно ребенка, обхватила его, принимая. И вдруг, вскинув лицо, стала как-то торопливо, радостно и жалко глядеть мне в глаза.
— А где же Спиридон? — Я невольно отвел взгляд. Мне было нечем ей ответить.
— Сюда иди, пожалуйста.
Я пошел за ней между комодов, гардеробов, свернул направо и очутился в уютном закутке среди книжных шкафов с круглым столом под бордовой плюшевой скатертью.
— У тебя что-то случилось? — спросила Глинская, когда мы сели.
— Да.
— Понятно. Виктора теперь долго не будет. Он в Пензе. Там очень запутанное дело…
— А можно с ним связаться? Может, он хотя бы посоветует кого-нибудь.
— Он посоветует меня, — улыбнулась Глинская. — Мы давно работаем вместе.
— Да ты что?! — не поверил я. — Ты — сыщик?!
— Еще какой! А я же тебе говорила. Ты не удивился тогда.
— Я думал, ты так…
— С тобой случилось или с Леонардой? Говори.
— Ты знаешь о Леонарде? И кто она, знаешь? — неприятно удивился я.
— Знаю. Я ведь сыщик. Что с ней случилось? Говори!
Но я не мог поверить, что Глинская — детектив. Тихоня Глинская!
— Мне нужно узнать про один фонд.
— Тебе или ей?
— Ей.
— Ясно. И что ей нужно узнать?
— Есть такой фонд «Обелиск»…
— «Обелиск» — известный фонд, — заметила Глинская. — Знаю.
— И ты знаешь, чем они занимаются?
— Кажется, — припоминала она, — сталинской эпохой. Реабилитация невинно пострадавших. Значит, Леонарда теперь хочет стать жертвой сталинских репрессий?
— Мы с Леонардой разошлись и даже не видимся. Ты все правильно говоришь. Но мне очень нужно знать, чем они действительно занимаются…
И я все подробно ей рассказал. Она слушала, задумчиво глядя мне в глаза. Мне не хотелось говорить про Лизу, но оказалось, без нее не обойтись. Я рассказал и про Лизу.
— Интересный человек этот Иннокентий, — задумалась Глинская. — Судя по твоему рассказу — эстетствующий фашист. А такие люди не мараются. Это унизило бы их достоинство.
— На это есть Карташов, — подсказал я.
