В шкафу стопками сложено белье: простыни, полотенца, носовые платки. Платки женские, батистовые и кружевные, белые с монограммой. А я и не думала, что вещи так давят. И белые шторы в спальне… Их, наверное, тоже покупала его жена — любительница белого шелка. Но может, и не жена. Он и до нее жил в этой квартире… А шторы можно снять. Заменить сиреневыми или золотистыми.
Пока я разбирала дорожные сумки, осваивалась со стиральной машиной, Саша сварил кофе, поджарил тосты с сыром, и получился завтрак в духе Швейцарских Альп.
Мы уютно устроились у маленького круглого стола на кухне. И самое прекрасное, что можно не спешить, не надо просчитывать ходы и еще — не надо расставаться.
— Ты иногда вспоминаешь Альпы? — спросил Саша.
— Вот сейчас вспомнила: кофе, горячий сыр… Боже мой, так давно…
— Только две недели.
— Не представляю!
— Ты бы хотела еще съездить туда?
— Ты бы еще спросил, не хочу ли я съездить в Питер!..
— Не хочешь?
— …или сходить в музей.
— Ну и как?
— Не хочу! Ни за что не хочу! Только так и понимаешь, до чего дома хорошо.
Я говорю вполне искренне: сейчас я просто уверена, что это мой дом.
— Хорошо? — Улыбнувшись, он обнимает меня забинтованной рукой. Бинт в крови.
— Тебе надо поменять повязку.
— У меня — ни бинтов, ни лекарств. — Саша беззаботно усмехается. — И рана моя совсем не страшная.
— А знаешь, что сказал Гришка, когда мы сели в поезд? Все хорошо, что хорошо кончается!
— Это в яблочко! Для него все закончилось прекрасно.
— Еще бы! Он даже драку вашу проспал. И теперь — счастливый обладатель наследства.
— А ты в курсе, какое наследство?
— Мы не успели поговорить. У них все было продумано, даже наша спешка.
На мгновение мне снова видится Питер: мутные улицы, гостиничный номер, женщина в серой дубленке в углу спальни, ее взгляд, от которого невозможно заслониться. В моем сознании она незаметно сливается с другой, из купе. Они были совсем разными. Общее — холодный пристальный взгляд.
— Лиза, ты где?
— Здесь. — Я улыбаюсь, пытаюсь улыбнуться. — Теперь я здесь.
За чашкой кофе у стола, на диване в гостиной и, наконец, в белой круглой спальне… Мы так давно не оставались вдвоем. Правда, был тесный номер в гостинице, линялый гобелен. Но это — как будто не по-настоящему. А по-настоящему — поезд, страх за жизнь: за его, за свою. За нашу. Потом в грязном туалете я вытаскивала осколки из его окровавленной ладони, и мне хотелось плакать. И сейчас мне хочется плакать. От усталости, от счастья, оттого, что вдруг исполнились все мои желания…
