— Саша, ты мой единственный, реальный человек! Господи, я так устала! Гришка — это партнер по фарсу. Один его вид вызывает у меня нервное напряжение. Остальные… Ты не представляешь: здешний Карташов в миллион раз ужасней того, московского… В первый день он подошел ко мне в коридоре отеля и так грубо говорил со мной… Извини, я больше не буду тебя грузить, ты и так из-за меня… А еще музеи, картины… Мне иногда кажется, на портретах очень страшные лица. Я в детстве читала такую сказку: девочка разглядывала фарфоровую расписную тарелку, любовалась играющими на лугу детьми. И вдруг один из них, мальчик-сверстник, позвал ее к себе. И это оказалось очень просто — надо было только руку ему протянуть. Они сначала играли все вместе, а потом он пригласил ее в гости. Она согласилась, но ей уже стало страшно, потому что, пока они играли на лугу, до ее комнаты было рукой подать. А дом мальчика стоял за лесом, и, когда они пошли туда, комната начала уменьшаться и пропала.
В его доме был камин, а у камина сидел прадедушка, «глаза которого горели недобрым огнем». Представляешь, я на всю жизнь эту фразу запомнила, слово в слово! И теперь, когда смотрю на картины, особенно на портреты…
Он смеется:
— Тебе кажется, что эти люди мечтают заманить тебя к себе?
— Да. — Я тоже смеюсь. — Мне так кажется!
— Это ничего, — отвечает он почему-то вполголоса. — Это все пройдет…
И так за этими сбивчивыми разговорами в ранних зимних сумерках, за короткими объятиями, взрывами отчаяния и смеха пролетают отведенные Судьбой часы.
Из гостиницы мы выходим порознь. В какой-то мере и сама эта прогулка в гостиницу — настоящее безрассудство!
Он едет на вокзал, я — в музей.
Три часа я прожила в настоящей реальности. За это время окончательно стемнело, на улицах зажгли фонари, Гришка обошел Русский музей и дважды пролистал альбом с иконами. А для меня это было сто восемьдесят минут непрерывного счастья.
Мне повезло — на вокзал я успел к отходу поезда. Купив билет и пробежав опустевший перрон, я уже запрыгнул в тамбур, но тут позвонила Лиза:
— Саш, я случайно узнала от портье, что наш номер забронирован только до завтрашнего вечера. Завтра в 21.00 все кончится. Мне страшно…
Я вышел из вагона.
— Передумали, что ль? — насмешливо кинула мне проводница.
— Чайник на плите не выключил, — машинально ответил я.
— Хорошо хоть вспомнили.
«Завтра в 21.00… — думал я, бредя по вокзальной площади. — Гришка, видимо, получит какое-то наследство. И тогда с ним что-то сделают, с Гришкой… А с Лизой? Чем реально я могу им помочь? Мы очень долго ждали: когда же все кончится?! И вот завтра, может быть, все кончится. Чем?»
