Кикудзиро и Саки | страница 26
Все это продолжалось около месяца, но однажды вечером вместо собачьего тявканья раздался громкий лай, а затем истошный вопль отца:
— Скотина! Что ты делаешь?!
Короче говоря, пес разозлился и вцепился папаше в ногу. Папаша бушевал и орал:
— Я не позволю всякой твари кусать хозяина! Я его прибью!
Но когда мамаша пригрозила, мол, убьешь живое существо — бог тебя накажет, он затих. Но тут же начал стонать: «Больно, больно»… И вошел в дом, волоча ногу. Выглядел он при этом полным болваном. Я и сестра лежали, накрывшись одеялами, и пытались заснуть, но ничего не получалось. Мы еле-еле сдерживали смех.
Тогда я впервые понял основу основ юмора — когда спотыкается и падает какой-нибудь очень важный человек, над ним смеются больше всего. Вся наша семья сначала затихла, и до того момента, когда раздался громкий смех, мне показалось, что во всем мире на мгновение воцарилась какая-то странная тишина. Чувство, которое я тогда испытал, возможно, и сделало из меня юмориста.
После всего этого переполоха пес, как только видел отца, начинал искать, куда спрятаться. Видимо, так он выражал раскаяние в своем плохом поступке.
Рассказывая про пса, я вспомнил, что мать дала отцу прозвище «Туз». Папаша любил парикмахерские и часто ходил стричься, даже тогда, когда волосы у него не особенно отрастали. Кажется, стрижка стоила тогда дешево, как плошка китайской лапши «ра-мэн», иен тридцать. Возвращался папаша из парикмахерской с блестящими волосами, напомаженный до сияния. Когда это «сияние» приближалось к дому, мамаша обычно говорила «Наш парень Туз вернулся». Тузом звали пса, которого держали наши соседи. Он был черный-пречерный, шерсть блестела, и туловище его всегда словно бы искрилось на солнце. Вот этот самый блеск очень напоминал сверкание напомаженной папашиной головы, когда тот, довольный собой, возвращался из парикмахерской.
Мамаша все время называла папашу «Тузом» и часто ворчала, чего это, мол, он так важничает, а голова-то у него на собачью похожа.
Однажды папаша вернулся после стрижки с лицом, залитым кровью. В то время услуги в парикмахерских были очень дешевыми, и, может, поэтому в них всегда толпилось полно народа. В парикмахерской, куда папаша ходил постоянно, хозяин был одновременно и мастером, и к вечеру он так уставал, что стричься у него становилось опасным для жизни. Наверное, в этот день папаша заглянул к нему как раз в такое время. Когда он вернулся домой с криками «ох, как больно!», по щекам и подбородку у него текли тонкие струйки крови, и лицо было словно полосками разрисовано. Мамаша спросила, что случилось, а он ей в ответ: