Да, так на чем я остановился.
Мы думали, что Тельман злобен и туп, и только. Но нет! Когда русские начали как следует давить, он очнулся и словно бы даже переменился.
В сорок втором году он бросил клич: «Германия превыше всего!».
Он вдруг сказал, он объявил, он просто-таки прокричал на внеочередном партийном съезде: «У нас в Германии живут разные люди, коммунисты, социалисты, националисты», — ого! он признал, что у нас есть разные политические силы! «У нас есть простые рабочие и высокородные аристократы», — просто два раза ого! — «нас многое разделяет» — три раза ого! — «Но есть нечто высшее, что нас всех объединяет, и это наша родина, наша вечная Германия! Германия, только Германия превыше всего, превыше классов, сословий и политических партий! Мы сражаемся за Германию! За землю отцов!»
Вот так. И это в стране, где само слово «родина» с тридцать третьего года было фактически под запретом. Восточная Пруссия готова была сдаться — и сдалась — русским, когда Набоков заявил о восстановлении чести немецкой аристократии. Эк, однако, ловко сказано — не восстановление прав (как он мог восстановить права?) — а именно чести.
Но Тельман вернул из тюрем фон Клейста и фон Фока. Которые с тридцать третьего года были просто Клейст и Фок, но получили назад свое «фон» и приняли командование ослабевшими армиями. Генерал фон Штауфенберг, ожидавший казни за попытку покушения на Тельмана, был прощен, возведен в фельдмаршалы и поставлен во главе новой ударной армии. Он-то, собственно, и возглавил контрнаступление — оказался талантлив, но страшно жесток, его боялись и не любили — но надо было что-то делать.
— Тельман любил эффекты! — вдруг сказал Джузеппе.
— Любил, — сказал я. — Просто обожал. «Лейтенанты Михаэль Фишер и Армин фон Кларенсдорф цу Глюкштайн — простой рабочий-еврей-коммунист и отпрыск старинной аристократической фамилии — водрузили красный флаг с серпом и молотом над Таврическим дворцом». Никаких боев уже не было. Капитуляция подписана две недели назад. Армию разоружали. Это была символическая акция. В день первого мая. В главный коммунистический праздник.
— Зачем ему это было надо?
— Я же сказал: «ты прав, он любит эффекты»… Но это ведь недолго было, теперь там опять ваш родной флаг. Забудь. Живи и радуйся.
— Ты хоть помнишь, сколько мне лет? — возмутился Джузеппе.
— Подумаешь, семьдесят… Монахи живут долго.
— Не знаю, — сказал он. — Мне кажется, я умру года через три.
— А я уже умер, — сказал я. — Пять лет назад, в сорок пятом. Когда Германия победила. Нет, я не желал Германии поражения. Но… но я думал, что все будет по-другому. Как? Почем я знаю, как. Я не политик. Я просто архитектор. Победа укрепила режим Тельмана. Шутка ли: на нас напали, такая огромная страна — а мы выстояли. Победили имперского дракона. Поэтому немецкий коммунизм стал вечным. У меня остановилось все внутри. Я почти перестал работать.
