— Тогда уж в Ната Пинкертона, — ответили из другого конца комнаты.
— Как это странно! — сказал Дофин и развел руками. — Как это горько. Как неуместно. Убили нашего товарища, а вы шутите…
— Никто не шутит. Это вы не вполне уместны со своим пафосом! — крикнули в ответ. — Вы у нас в кружке не так уж долго состоите, я прошу прощения, конечно, но это факт! Леон — наш товарищ, вы верно изволили заметить. Наш!
— Я могу уйти, конечно же, — сказал Дофин и в самом деле сделал шаг к двери.
Наталья Ивановна продолжала сидеть и плакать.
Дофин подошел к ней, склонил голову, потом стал перед ней на колени. Поцеловал ей руку.
— Я глубоко соболезную вам, сударыня, то есть товарищ Троцкая. Верьте мне, я плачу вместе с вами, — он прижал ее пальцы к своим глазам, давая убедиться, что у него на самом деле текут слезы.
И у него на самом деле потекли слезы, я это увидел. Мне стало как-то странно. Мне было неприятно на это смотреть, особенно потому, что я понимал: Дофин не притворяется. Да и как можно притвориться, что плачешь слезами? Но вместе с тем я чувствовал, что сейчас произойдет нечто очень важное для всех. Для меня, для кружка венских социалистов и вообще для всех. Для всех на свете. Я не знал, что именно должно сейчас произойти, но меня это захватывало.
— Спасибо вам, — прошептала Наталья Ивановна. — Милый мальчик, ты, наверное, и есть Адольф Гитлер?
— Да, — прошептал он в ответ.
— Леон говорил мне о тебе, прости, что я с тобою на «ты»!
— О, товарищ Троцкая! — Дофин еще раз поцеловал ей руку, а она погладила его по голове, перебрала пальцами его челку.
— Леон говорил мне о тебе, — повторила она. — Он знал тебя не так уж долго, он говорил с тобой всего несколько раз, но он полюбил тебя, Адольф. Он сказал мне: «Ох, этот Адольф Гитлер, он еще покажет нам всем!».
Дофин зарыдал и спрятал лицо у нее в коленях.
Потом поднял голову. Поглядел на Наталью Ивановну, в третий раз поцеловал ей руку, встал с колен и сказал:
— Это, — он показал на топорик и газету, — надо непременно отнести в полицию. Я пойду вместе с товарищем Троцкой, я провожу ее. Но, товарищи, давайте запомним, как называется эта газета. — Он громко прочитал: — «Журналь де Женев».
Помолчал и сказал:
— Потому что я убежден: Рамон, если он действительно был убийцей, уже мертв. Больше того, я подозреваю, что Рамон знал, что идет на верную смерть. Его заставили убить Леона. Но он специально взял с собой эту газету. Он хотел дать нам знак! Знак, вы понимаете?!
