— Моссью, да! Да! Я тру-дил-ся на бл'го науки!
— А почему тебя уволили?
— От зависти! Я был слишком блестящ!
— Та-та-та… Поосторожней… Тебя уволили, потому что ты однажды в пьяном виде ударил начальника. Вот почему тебя отстранили от должности. Будешь ли ты столь любезен сообщить, где находился в прошлый четверг между восемью и девятью часами вечера?
— Откуда мне знать, когда я даже н-не знаю, какой с'г'д'ня день…
— Тем хуже для тебя, потому что на тебя наверняка навесят обвинение в убийстве. Давай поднимайся и — марш в полицию!
— Д-да эт-то н'честно… Как вы хотите, чтобы я кого-нибудь убил, если я даже ссать прямо не могу?
— Это ты будешь рассказывать в комиссариате. Давай пошли!
Костелло схватил Ренара за воротник и приподнял. Бродяга практически ничего не весил: морщинистая кожа да кости. Ренар сначала раскачивался, потом тронулся с места, беспрерывно ругаясь себе под нос. Костелло его не слушал. У этого горемыки приблизительно столько же шансов стать убийцей, как у Боссюэ[10] — автором тяжелого порно. Но по предписанию…
По дороге Ренар обернулся к полицейскому:
— П'чему, — начал он своим тягучим голосом, — п'чему вы меня спр'сили, вкалывал ли я в л-лаб-лаб-латории?
— Потому что я ищу одного типа, который работал в лаборатории и у которого есть голубой пикап, как у тебя.
— Одн'го т'кого я знаю.
— Да что ты говоришь…
— Ладно, я еще в своем уме-е и зна-аю, что г'в'рю!
— Слушаю внимательно!
— Ум'раю от жажды…
— Хочешь, чтобы я освежил твою память несколькими хорошими затрещинами?
— Не с'тоит ст'раться… У м'ня остал'сь мало не-е-ронов… У м'ня цирроз г'ловного м'зга, так д'т'р ск'зал.
Костелло вздохнул, щелкнул своими длинными пальцами. Разве милосердие состоит не в том, чтобы побеждать свое отвращение во имя подлинной любви к обездоленным? Он вытащил из кармана стофранковую купюру.
— Этого тебе хватит, по крайней мере, на пару дней для утоления жажды.
Ренар протянул было руку, но Костелло оказался проворнее и засунул купюру в карман рубашки. Ренар закусил губу.
— Л'дно… Был там од'н тип, к'т'рый вкалывал вместе со мной. Но он был настоящий мерзавец.
— Мерзавец? Что ты имеешь в виду, употребляя столь оскорбительное выражение?
— Мер-завец, одно слово. Он любил забавляться с кусками.
Костелло почувствовал, как волосы у него встали дыбом.
— Кусками чего?
— Жи-жи-вотных… Он д'лжен был к'нчать их, к'гда они уже не г'дились. Ему это нравилось, пр'вда, такой гад. Нарежет их на куски и играет с ними. Никакого уважения, ч'рт в'зьми! Я его н' п'реваривал! П'т'му что я, слышь? — я ж'в'тных лю-ю-блю, и Брижит Бардо-о-о то-о-о-же!
